Сын замкнулся в себе, разговаривал со мной сквозь зубы. Я пыталась ему объяснить, что он не прав, что надо как-то перетерпеть этот сложный период, когда под осколками империи рушатся судьбы миллионов людей, и наша судьба в этом плане – не исключение. Он кричал, что не может пригласить понравившуюся девочку в кино, что над ним все смеются, потому что он одет хуже всех в классе, что у него нет плеера, магнитофона, нет ничего…
– Лучше бы ты меня не рожала! – стонал он с искаженным бессильной злобой лицом…
Странно, но у многих людей получилось поймать свою золотую рыбку в образовавшейся на месте крушения огромного корабля мутной водичке. Москва менялась буквально на глазах, по ней забегали невиданные прежде машины, появились новые кафе, рестораны и магазины.
Сдав свои салфетки в художественный салон, я любила пройтись по одновременно знакомым и совершенно обновленным московским улочкам. Эти редкие минуты до штурма электрички пахли счастьем. Я вспоминала, какое оглушительное впечатление произвела на меня Москва, когда я впервые в нее приехала, поступать в институт, из деревеньки, где было всего две улицы. Как, сдав вступительные экзамены, шаталась по ней без устали – Третьяковка, театры, эскимо на палочке… Как ночь напролет оплакивала свою горькую любовь в подъезде его дома, дожидаясь, когда он отправится на лекции, чтобы рассказать о нашем ребенке…
Я впала в какое-то странное забытье. Ноги сами привели меня к тому старому дому за литой оградой, утопающему в кустах сирени и жасмина. И – как провал в прошлое… Дверь знакомого подъезда открылась. И он, как и много лет назад, быстро сбежал по ступенькам.
Он почти не изменился – те же бездонные голубые глаза, темные волосы, та же порывистость в движениях. Но вместе с тем от его юношеской угловатости не осталось и следа. Передо мной возник совершенно не сомневающийся в себе, хорошо одетый мужчина. Очевидный хозяин новой жизни.
Умирая от стыда за свой поношенный плащ и стоптанные туфли, я все же его окликнула.
Он обернулся и, узнав меня, улыбнулся так тепло, что я совсем растерялась.
– Вот это встреча! Сколько лет, сколько зим… Как ты? Замужем? Дети есть? А я, знаешь, по-прежнему один. Ну не лежит душа к семейной жизни. Да и некогда. Работа, вся жизнь в работе. Сейчас отец помогает мне организовывать биржу. Знаешь, что это такое?
Я покачала головой. Я знала только то, что у нас растет сын, которому стыдно выйти на улицу, потому что он одет хуже всех.
Он не умолкал:
– Да, такие времена настали – только держись. Надо ловить свою птицу счастья, потому что иначе ее поймают другие… Надеюсь, ты не сердишься на меня за то… Ну, думаю ты помнишь. Конечно, я повел себя не по-мужски. Но кто в молодости не ошибался, правда? Ты как, общаешься с кем-нибудь из наших? Я, стыдно сказать, уже забыл половину фамилий преподавателей и однокурсников. Хотя подожди, ты ведь на другом курсе училась, да?
«Надо же, хоть что-то ты про меня вспомнил», – с горечью подумала я.
– Был рад тебя видеть. Ну, побегу! Счастливо! И все-таки как странно, что мы здесь встретились. Я ведь к старикам своим редко заскакиваю, правда, редко. И вдруг ты… Ладно. Пока!
Он чуть запнулся, силясь вспомнить мое имя. Тщетно.
Мое сердце колотилось, как сумасшедшее. Еще минута – и он исчезнет, растворится в шумной сверкающей Москве, затеряется в прожилках ее улиц.
– Подожди, – твердо сказала я. – У нас растет сын. Я не сделала тогда аборт. Он уже совсем взрослый, наш ребенок…
Наверное, вы видели, как сдувается воздушный шар? Теряет упругость, становится сморщенным печеным яблоком, превращается в мягкий дряблый комочек? Что-то похожее произошло с его лицом, плечами…
– Какие глупости, – после минутного замешательства выдавил он из себя. – Я ничего не хочу об этом слышать! Ты поняла? Ничего! Обмануть меня решила? Денег стрясти? Не выйдет! Не на того напала!
Он сел в серебристую машину. Автомобиль мгновенно сорвался с места. Я смотрела ему вслед – униженная, растоптанная, уничтоженная. Как и много лет назад. Все повторилось, только теперь было куда больнее, потому что в молодости нет страха перед будущим, а с годами он приходит, а будущее исчезает, исчезают мечты, желания, и надежды…
В вагоне электрички я изо всех сил пыталась сдерживать слезы. Не помню, получилось ли у меня это. Не уверена…»
…Может быть, если бы эта женщина продолжала вести дневник, в нем появилось бы еще несколько записей. О том, как она, захлебываясь слезами, рассказала своему сыну, что обманывала его долгие годы, будто отец умер, на самом деле он жив, но ему нет абсолютно никакого дела до своего ребенка. О том, как они плакали, обнявшись, и просили друг у друга прощения, и все друг другу простили.
Но она этого не сделала. Не успела. Потому что ее, с опухшими от слез глазами, оглушенную горем, не различающую дороги под ногами, внезапно ослепил истошно сигналивший грузовик, и под его тяжелыми колесами вдруг исчезла вся ее боль…
2
«Спокойствие, только спокойствие, как говорил любимый книжный герой моего детства Карлсон, который живет на крыше. Все пройдет хорошо. У меня все получится», – думала шагающая к станции метро Лика Вронская.
И все же она вздрогнула, увидев на стене перехода листовку со своим портретом, у которой покуривал наряд милиции. Сдерживая порыв тут же броситься наутек, она, затаив дыхание, прошла возле милиционеров. Ее взгляд упал на лоток с книгами. Конечно, отличная мысль – уткнуться в вагоне в книжку, вот и повод закрыть лицо.
Она без колебаний выбрала «Священную книгу оборотня» Виктора Пелевина. Рецензии на нее появились еще месяца три назад, но купить и прочитать все руки не доходили. Вот теперь она и начнет знакомиться с приключениями оборотня-лисички с душераздирающим именем А Хули. А уж если ее заметут в ментовку, то опять-таки будет чем заняться в перерывах между допросами.
«Нет! Стоп! Только позитивное мышление. Спокойствие, спокойствие, – Лика вновь занялась аутотренингом. – Я спокойна. Я даже рада, что кругом полно милиции. Время нынче непростое, в метро и возле станций совершаются теракты, милиция защищает граждан от преступников, а я не преступница, так что волноваться нет никаких причин, я спокойна, я совершенно спокойна…»
Зачитавшись, она едва не пропустила нужную станцию. Пришлось выскакивать, расталкивая только что вошедших в вагон людей, привлекая к себе излишнее внимание.
– Вот молодежь, о чем вы только думаете, – в сердцах бросила Лике женщина в тяжелой старомодной дубленке, которую, казалось, не обойти не объехать.
Уже с перрона Лика пробормотала:
– Простите, пожалуйста.
И, заснув книгу в рюкзак, зашагала по направлению к вокзалу.
В зале ожидания она заискивающе улыбнулась милиционерам (ну, вы же понимаете, сами мы не местные, вот и уезжать собралась, не надо спрашивать у меня регистрацию, потому что если я вам покажу свои документы… Стоп! Спокойствие, только спокойствие!). Потом порадовалась большому количеству указателей, избавляющих ее от необходимости спрашивать, как пройти к автоматическим камерам хранения.
Вячеслав Кулаков, писала Танюша, занял ячейку под номером 3856. Лика, забросив пару монет, засунула в ячейку по соседству болтавшийся в рюкзаке с незапамятных времен плеер с кассетой английского и, оглянувшись по сторонам, как бы невзначай принялась выщелкивать цифры кода на ячейке Кулакова.
Свою дату рождения в качестве кода Вячеслав ввести не пожелал. Лика перебрала все возможные комбинации: просто день; день и месяц; день, месяц и год; и лишь один год… Столь же безучастным, видимо, он был и ко дню завоевания бронзовой медали на чемпионате Европы по бодибилдингу, и к другим знаменательным в своей биографии спортивным событиям.
– Да уж, ларчик открывается непросто, – пробормотала Лика, спуская в унитаз листок с уже бесполезными пометками, сделанными после просмотра информации в Интернете.
Перекуривая свою беду в туалете, Вронская все пыталась прикинуть, какую комбинацию цифр мог загнать Вячеслав в код ячейки. И чем больше она думала, тем больше ей начинало казаться, что ее идея лишена всяких шансов на успех. А если Вячеслав ввел, предположим, ПИН-код своего телефона? Он-то его без проблем вспомнит, а вот она, Лика, никогда не подберет нужную комбинацию, слишком много вариантов. Или он мог ввести какую-нибудь памятную лишь для него дату – и опять она пролетает, как фанера над Парижем.
