Он нагнулся и стал собирать разбросанные по полу вещи. Поднимая и раскладывая их по привычным местам, Опилкин сердито ворчал:
– Нигде от хулиганов покоя нет! И куда только милиция смотрит? В лесу и то безобразничают!
Он ворчал и все никак не мог успокоиться. Когда уже почти все вещи и бумаги были уложены, Григорий Созонович решил на всякий случай посмотреть под низенькой походной раскладушкой: вдруг и туда что-нибудь закатилось? Он медленно, держась одной рукой за край раскладушки, а другой за столик, опустился на колени и заглянул под свою походную кровать. В ту же секунду что-то быстро метнулось из-под раскладушки и торпедировало Опилкина в лоб.
Два вопля слились в один: один вопль – высокий, почти поросячий, принадлежал Григорию Созоновичу, другой – густой и низкий, похожий на привальный гудок старых волжских пароходов, принадлежал неразорвавшейся торпеде.
Глава двадцать третья
– Нехорошо рыться без спроса в чужих вещах! – учил Уморушку и других внуков старый лешак Калина Калиныч. – К каждому, кто нарушит это правило, обязательно придет возмездие!
Произнося последнее слово, Калина Калиныч всегда поднимал вверх правую руку с оттопыренным и чуть загнутым крючком указательным пальцем, а его ученики долго и внимательно рассматривали этот палец, давая в душе клятву никогда не касаться чужих вещей без разрешения хозяина.
И вот Уморушка нарушила свою клятву, и к ней, как и обещал дедушка, пришло ВОЗМЕЗДИЕ… Оно распахнуло полог палатки и грозно застыло у входа. Возмездие оказалось здоровенным дядькой с огромными ручищами и выпученными глазищами. Уморушка хотела улетучиться или хотя бы стать невидимой, но от страха она все-все позабыла и только что и успела сделать, так это быстро и незаметно юркнуть под раскладушку.
«И зачем я его чертилку откусила? – подумала она, лежа в укрытии, – вдруг она ядовитая?» – И Уморушка выплюнула на пол кусочек отгрызенного карандаша.
Возмездие в образе дядьки стояло на пороге и не входило в палатку.
«Может быть, ОНО потопчется-потопчется и уйдет?» – шевельнулась слабенькая надежда.
Но дядька вдруг ожил и шагнул, глухо ворча себе что-то под нос, внутрь палатки. Уморушка видела, как он стал собирать разбросанные ею повсюду бумажки и вещи, и сжалась в комок.
«Сейчас все заберет, а потом и меня!.. – с ужасом подумала она и почувствовала, как у нее защипало в носу. – Дедушка, миленький, вызволи!..»
Дядька нагнулся и заглянул под раскладушку.
Уморушка не умела летать, но тут у нее вдруг получилось. Причем без всякого колдовства. Она не знала, как летают пули, поэтому вылетела из-под раскладушки стрелой. Но, увы, возмездие поджидало ее, выставив вперед крепчайшую преграду. Уморушка стукнулась об нее со всего маху и заревела так громко, что с тех пор в Муромской Чаще стали передавать из уст в уста легенду о заколдованном великане, который прячется в подземелье и только раз в сто лет выходит наружу и кричит диким и безобразным голосом.
Глава двадцать четвертая
Услышав со стороны бригадирской палатки дикие вопли и рычание, Ведмедев и братья Разбойниковы сразу догадались, что в жилище Григория Созоновича проник какой-то огромный и страшный зверь, может быть, даже тигр или лев.[4]
Нападение хищника застало бригаду врасплох: все оружие лежало в палатке Опилкина, которым тот, по всей видимости, не успел воспользоваться. У одного Егора Ведмедева торчал из-за пояса поварской нож, которым очень удобно было потрошить рыбу, но никак не львов и тигров. Братья Разбойниковы с надеждой посмотрели на Ведмедева, и Егор Иванович понял их взгляд.
– Я попробую…
И он двинулся к палатке Опилкина ползком, по-пластунски, зажав в зубах нож.
Тем временем в палатке наступила гробовая тишина. «Неужто слопал?!» – с ужасом подумал Егор Иванович, подползая к страшному месту. Он прислушался, но ни чавканья, ни жадного звериного урчания не доносилось из-за брезентовой стенки палатки.
«Мало ему одного Григория, наверное, еще кого-нибудь поджидает, – подумал Егор Иванович, беря поудобнее в правую руку нож, – но кого?»
Так и не найдя ответа на свой вопрос, Ведмедев уже хотел было ворваться в палатку, как вдруг полог ее отодвинулся в сторону, и на волю вышел живой и невредимый Григорий Созонович Опилкин. Вышел бригадир не один: за шиворот он волок за собой маленькую, лет пяти-шести, русоволосую девочку с тремя голубыми глазами. Левый и правый глаз бегали у нее испуганно туда-сюда, и только средний – на лбу – взирал на окружающее спокойно и умиротворенно.
– Да это же синяк! – приглядевшись получше, тихо воскликнул Ведмедев.
Уморушка заметила в траве еще одного здоровенного дядьку, вдобавок державшего в руках острый, сверкающий на солнце нож, и попробовала вырваться из цепкой опилкинской лапы.
– И не пытайся удрать! – строго предупредил ее разгневанный бригадир. – Пока не признаешься, кто ты и откуда – живой я тебя не выпущу!
Поднявшийся с земли Ведмедев и подошедшие к нему Паша и Саша окружили их сплошной стеной, и Уморушка поняла, что ей сейчас придется туговато.
– Я только топоры искала! – закричала она отчаянно. – И еще ультиматум хотела написать! А чертилку я нечаянно укусила, она сама в рот залезла!
Опилкин вспомнил белый лист с затейливыми значками и удивленно спросил:
– А почему ты свой ультиматум по-гречески написала?
Уморушка с недоумением посмотрела на Григория Созоновича: неужели по-гречески получилось? Наверное, нечаянно…
– Тебя как зовут? – спросил Ведмедев и спрятал нож обратно за пояс. – Как ты здесь очутилась?
– Зовут меня Умора, – честно призналась юная лесовичка. Но КАК она здесь очутилась, Уморушка объяснять не стала.
– Странное имя… – протянул недоверчиво Григорий Созонович. – Похоже на прозвище…
– А мальчишку Шустриком звали, – вспомнил вдруг Ведмедев и повернулся к братьям Разбойниковым. – Ведь так, брательники?
– Точно, Шустриком! – подтвердил Паша.
А Саша сказал:
– Мальчишку – Шустриком, а старика – Малиной Рябинычем.
В другое время Уморушка обязательно бы рассердилась, что так бессовестно исковеркали имя любимого дедушки. Но сейчас ей было не до этого: она лихорадочно вспоминала заклинания. Да ей и нужно было только одно заклинание – как улетучиться. Но оно упорно не приходило в голову.
Заговорив о Шустрике, Ведмедев вспомнил слова Уморушки о топорах. О том, что она пришла топоры искать. Страшная догадка осенила его.
– Подержите-ка ее пока… – сказал он Разбойниковым, а сам подмигнул незаметно Опилкину, отзывая его в сторону.
Григорий Созонович неохотно передал добычу из своих рук в руки Паши и Саши и побрел за Ведмедевым.
– Ну? – спросил он, когда они отошли достаточно далеко, – что за тайна у тебя появилась?
– Девчонка – волшебница! – горячо зашептал Егор Иванович, испуганно озираясь по сторонам. – Топоры ищет, рассыпать их хочет! Как тот мальчишка с дедом!
Опилкин вздохнул и потрепал Ведмедева ласково по плечу:
– Девчонка хуже любого лешего, я согласен. Но она не волшебница. Видал, как она твоего ножа боится? А уж если ей топор показать…
– А зачем она их ищет?
Опилкин пожал плечами:
– Кто ее знает… Может быть, родители у девчонки лесники, вот и надумала им новый топор подарить.
Опилкин помолчал немного и добавил:
– Ты знаешь, Егор, я и в старика с мальчишкой плохо верю. У нас с тобой топоры целые, только у братьев утеряны. УТЕРЯНЫ! – повторил он, особо налегая на последнее слово.
– Ладно, жизнь покажет, кто из нас прав. – Ведмедев повернулся и хотел было идти обратно к братьям Разбойниковым.
В это мгновение Уморушка и вспомнила наконец заклинание о том, как можно улетучиться. Она радостно засмеялась и стала беззвучно шевелить губами.
– Ты что? – удивленно спросил ее Паша.
– Ничего! – ответила весело Уморушка и исчезла.
