Как только Эбенштейн удалился, Жан пересел за самый дальний столик, потребовал коньяку и быстро скрутил папироску. У него был живой, гибкий ум, хотя и мало способный к отвлеченным размышлениям. Он сидел, раздумывая над советами Эбенштейна. По его словам выходило, что сделать карьеру совсем просто. Жану приятно было немного помечтать. Ему нравилось сидеть в ресторане с его шумной, веселой атмосферой. Может быть, он уже влюбился? Жан упорно думал об Ирэн, которой не мог забыть с первого момента встречи. Его самоуверенность внезапно исчезла. Он вдруг почувствовал пропасть между собой и тем высшим классом общества, в который он страстно мечтал проникнуть. И им овладела на минуту страшная робость. Но это длилось только минуту.

Несмотря на крайнюю усталость, Жан чувствовал себя сильным и бодрым. Наконец-то он дает собственный концерт, это решено! А кроме того, он познакомился с Ирэн. Встреча с ней обладала для него какой-то особенной значительностью. Он внушал себе, что это только оттого, что он знал ее лицо до встречи у Скарлоссу. Она принадлежала к незнакомой и таинственной для него породе существ, бессознательно внушавшей ему сильную робость. Многие мужчины испытывают такой же страх, встречаясь первый раз с женщиной, которая их особенно сильно притягивает. Но часто он длится очень недолго.

В понедельник ему предстояло пойти к ней. При этой мысли он чуть не подпрыгнул от радости. Да! Костюм! Эбенштейн сказал, что ему надо прилично одеться. Жан пошел к портному и заказал костюм, слегка сердясь и томясь от скуки, пока приторно услужливый приказчик поворачивал его во все стороны, снимая мерку.

Два дня его мучила мысль, впервые пришедшая ему в голову у Скарлоссу, когда он услышал, как Ванда смеялась над его длинными волосами. Письмо от Ирэн пришло в субботу. Жан почувствовал сильное волнение, когда к нему в комнату вошла квартирная хозяйка. Подавая ему конверт, она ткнула своим толстым указательным пальцем в крошечную корону на конверте и матерински погладила его по плечу. Письмо было написано по-французски и было очень короткое.

От листка пахло тонкими духами. Жан прижал его к своему лицу. Запахи всегда сильно действовали на него; он даже закрыл глаза. Ему представилось, что Ирэн здесь, с ним рядом, и при каждом ее легком движении нежный аромат распространяется кругом. Кто она такая на самом деле? Что скрывается за ее гордой внешностью и чарующим спокойствием? Какие мысли, какие страсти таятся в ней в то время, как ее красивые глаза всегда так равнодушны?

Он страстно желал, чтобы скорей наступил вторник. Казалось, дни тянулись словно отягощенные гирями. Аннет? Разок, быть может, он вспомнил о ней, а потом сразу выбросил из головы. Однако три месяца тому назад он был влюблен в нее! Если бы ему сказали это, то он ответил бы, вероятно, что для того времени это было вполне естественно. Это была та самая могущественная сила мгновенной эмоции, которая наполняла его игру безумной радостью, составляла его жизнь, рождала его экзальтацию.

Вторник выдался прекрасный. Легкий ветерок, голубое небо с белыми облачками, свежесть в воздухе.

Жан весело наряжался, напевая какой-то мотив и с радостным изумлением оглядывая свое новое платье. К нему настойчиво возвращалась мысль об его прическе. К чему колебаться? Ведь сказал же Эбенштейн, что артист должен выглядеть по-современному. Кроме того, при новом платье его длинные волосы кажутся смешными. Совершенно немыслимо, имея такой костюм, надеть старую серую шляпу, а напялить цилиндр на такую гриву – это еще больший абсурд! Он вышел на улицу без шляпы и вошел в первую попавшуюся парикмахерскую.

– Остригите меня по моде, – сказал он, поясняя движениями пальцев. – Обрежьте волосы, сделайте пробор посередине, т. е. около середины… Здесь снимите покороче… Здесь оставьте побольше… Только не обкорнайте меня совсем, – объяснял он парикмахеру на своем скверном немецком языке.

Мастер пустил в ход свои ножницы и гребешок. Жан с большим волнением следил за его работой в зеркале.

Когда он, наконец, встал, он увидел, что совсем преобразился. Парикмахер его поздравил, неприятно осклабившись. Жан нерешительно принял эти похвалы. Он заплатил и со вздохом вышел на улицу. Было половина первого, когда он прибыл на станцию Вед. Около вокзала ждал автомобиль. К Жану подошел шофер и почтительно спросил, не он ли господин, едущий в замок. Жан с гордым видом протянул ему футляр со скрипкой. Дверцы захлопнулись. В дороге Жан с нетерпением высматривал из окна, когда покажется замок.

Когда же, наконец, он вынырнул из-за угла, Жан почувствовал нечто вроде ужаса. На мгновенье ему показалось, что громадное строение из серого камня выросло перед ним, как вековечное препятствие.

Автомобиль быстро взлетел на подъемный мост. У входа на широких ступеньках показался ливрейный лакей.

В сенях было очень темно. Каменные стены уходили ввысь, теряясь во мраке еще совсем темного потолка, как будто из черного дерева, украшенного вбитыми в него большими гвоздями. Кругом висели знамена, истрепанные, поблекшие, выцветшие, воткнутые в железные втулки. В камине золотыми языками полыхало пламя от огромных поленьев, а на старинном, сильно потертом столе стояла ваза с пунцовыми цветами.

«Неужели здесь можно жить!» Жан содрогался при этой мысли, продолжая идти за лакеем. Мрачная красота этого замка давила его. Он почувствовал облегченье, когда они достигли, наконец, коридора. Здесь, по крайней мере, были – голубой ковер, шелковые занавески и громадные окна. Лакей распахнул дверь и, не входя в комнату, доложил:

– Мсье Виктуар.

Ирэн вышла навстречу. Увидев Жана, она остановилась на секунду, затем подала ему руку.

– А, вы удивлены! – заявил он мальчишески бойко.

Он рассмеялся без всякого стеснения, наклонив голову так, чтобы она могла заметить его новую прическу, и спросил:

– Вы одобряете, графиня?

Его наивность позабавила Ирэн.

– Я нахожу, что она лучше прежней, – ответила она.

Жан подошел к венецианскому зеркалу, висевшему над камином, и стал сосредоточенно себя в нем рассматривать. Затем с серьезным выражением лица повернулся к Ирэн.

– Я счастлив, что угодил вам, – простодушно сказал он. – Я это сделал для вас.

Он пристально глядел на нее своими темными глазами. Ирэн стояла, наклонившись над серебряным ящиком с папиросами. Крышка не открывалась. Она с улыбкой взглянула на Жана.

– Мсье Виктуар, я боюсь, как бы ваша игра от этого не пострадала. Легко сказать, вы мне навязываете роль Далилы, между тем как я, право же, в этом неповинна.

– Разрешите вам помочь, – сказал Жан, подходя и беря в руки ящик для папирос. – Когда вы говорите по-французски, – продолжал он, – я узнаю мой родной язык. Все здесь, кроме вас, говорят с ужасным придыханием.

– Я провела два года в монастыре под Парижем. Ящик открылся, и несколько папирос выпало на пол. Жан стал их собирать. В то время как он был занят этим, Ирэн обратила внимание на его тонкие красивые руки. Она заметила также его новый, совсем свежий костюм и ботинки с незапятнанными подошвами. Все эти ничтожные мелочи, как новое платье и перемена прически, как будто придавали ему значительность. Он больше не был бедным артистом – существом, которого слушают, а затем сразу забывают. Он встал.

– А, вы жили во Франции, графиня? Что за страна!

Он улыбнулся и стал тихо насвистывать мелодию из «Миньон».

– Я все время думаю, – заговорил он опять, – о том моменте, когда я дам мой первый концерт в Париже.

Ирэн села в одно из больших кресел. Он уселся близ нее верхом на старинный итальянский камышовый стул, обхватив руками его спинку черного дерева.