Андреа любил свою мать и сейчас смотрел на нее с нежностью. В руку ей ввели иглу капельницы. Он ласково погладил ее по лицу и по волосам, ища в изможденных чертах старухи образ молодой, цветущей женщины, которая родила его на свет. Она была сильной женщиной, неутомимой труженицей, чуткой матерью и женой, страстно влюбленной в своего мужа. Чтобы дать сыну образование и обеспечить ему лучшее будущее, Мария Донелли терпела унижения со стороны учительницы Каццаниги, преподававшей в школе, куда сама она пошла работать, когда подрос сын. В двухкомнатной квартире, где они жили, когда остались вдвоем, его мать работала даже по ночам: пришивала к рубашкам сменные воротнички, подшивала брюки, расставляла или ушивала юбки и платья, чтобы заработать хоть какие-то деньги и дать возможность Андреа учиться и выйти в люди. Был у нее и другой сын, Джакомо, на десять лет старше Андреа. Он переехал в Рим, женился на деньгах и не видел матери со дня похорон отца и сестры. Несколько раз Андреа его навещал, даже познакомил с Пенелопой. Джакомо всегда держался вежливо, но сугубо официально, давая понять, что больше не желает поддерживать связь с семьей. Мать очень это переживала. Ей тяжело было видеть, как старший сын отрекся от своей семьи.

Мать открыла глаза и увидела Андреа.

– Ты Джакомо, да? – спросила она неуверенно.

– Нет, мама, я Андреа.

– А где я?

– В больнице. Ты сломала руку, и тебе наложили гипс, – терпеливо объяснил он.

– Правда? Не помню, – прошептала она и вновь уснула под действием снотворного.

Андреа вышел в коридор и позвонил в Рим своему брату.

– Наша мать больна. Хочешь приехать ее проведать?

– Я очень занят. И потом, какой в этом смысл?

– Она спрашивала о тебе, – сказал Андреа.

– Ну, она в таком маразме… что я есть, что меня нет, это ничего не изменит, – возразил старший брат.

– Джакомо, она твоя мать! – закричал Андреа. – Она лежит на больничной койке и, возможно, никогда больше не придет в себя.

– Она больше твоя мать, чем моя. Для меня она никогда ничего не делала, – ответил Джакомо с неприкрытой враждебностью.

– Ладно, пусть это будет на твоей совести. Я тебя предупредил, – тяжело вздохнул Андреа, тоже не скрывая своей неприязни, и повесил трубку.

Он снова вошел в палату на четыре койки. Мария занимала самую дальнюю от двери, у окна. Она не двигалась, не жаловалась, ни о чем не просила. Но Андреа знал, что ее сердце кричит, требуя нежности, внимания, участия, особенно от старшего сына, которого она не видела много лет.

Он поговорил с врачом. Гипс ей предстояло носить не меньше месяца, но в больнице ее могли продержать только два дня.

– Ваша мать страдает сенильным психозом, – объяснил ему доктор. – Ее бы следовало поместить в соответствующее заведение. Существует множество лечебниц для больных такого рода. Советую вам проконсультироваться в социальной службе. Они дадут вам адреса.

Андреа поблагодарил в ответ, но ему претила мысль о том, чтобы поместить Марию в дом престарелых. Будь Пенелопа здесь, она знала бы, что делать. Увы, теперь ему приходилось со всем справляться самому. Единственное решение, приходившее ему в голову, было связано с частной клиникой. Но это обошлось бы слишком дорого, а он ни в коем случае не хотел брать деньги со счета жены. Зазвонил его сотовый. Оказалось, что это Лючия.

– Папа, я только что вернулась из школы. Спасибо, что приготовил нам обед. Я уже знаю про бабушку. Скажи мне, где она, я сейчас поем и приеду.

– Я бы предпочел, чтобы ты занялась Лукой. Присцилла не может забрать его из детского сада. Она не выходит из дома.

– Но я хочу повидать бабушку, – настаивала Лючия.

– Ты ее увидишь. А сейчас мне надо, чтобы ты занялась своим братом.

– Моими братьями. Даниэле попросил меня преподать ему краткий курс математики. Все это бесполезно, потому что он все равно ничего не понимает, но я ему обещала.

Андреа вернулся к постели Марии и сел. Она открыла глаза.

– Как ты, мамочка? – спросил он.

– Какое странное место! Где я? – снова спросила она.

– Ты в больнице. Ты сломала руку, и тебе наложили гипс, – терпеливо напомнил Андреа. – Видишь?

– Да, да, вижу. А где твой отец?

– Папа умер.

– О, как мне жаль! А почему ты мне не сказал?

– Это случилось тридцать лет назад. Но ты не помнишь, верно?

– Вечно ты шутишь! Он поехал забрать Джемму. Теперь я вспомнила. Память моя то приходит, то уходит. Иногда я забываю очень важные вещи. Знаешь, когда Пьетро привезет девочку назад, нам надо поскорее выбираться отсюда, – и она беспокойно задвигалась в постели.

– Хорошо, мама, мы уедем отсюда, я тебе обещаю. Но сейчас ты должна успокоиться. Я же с тобой, – шептал ей сын.

Пришла медсестра, чтобы сменить капельницу. Потом появился врач и попросил Андреа выйти. Это был не тот врач, с которым он разговаривал два часа назад. Ждать пришлось долго, но в конце концов дверь открылась, и доктор подошел к нему.

– Как только освободится место в кардиологическом отделении, я переведу вашу мать туда, – сообщил он.

– Есть какие-то проблемы? Ваш коллега обещал мне выписать ее послезавтра, – сказал Андреа.

– Я видел кардиограмму синьоры и только что осмотрел ее саму. У нее тяжелая сердечная недостаточность. Я уже распорядился давать ей через капельницу диуретики и дигиталис.

– Доктор, скажите мне, она страдает?

– Не думаю. Она не жалуется.

– Моя мать никогда не жаловалась, – возразил Андреа. – Если она умирает, зачем ей наложили гипс?

– Чтобы снять боль. Успокойтесь. Мы ее полечим, посмотрим, как она реагирует на терапию, – с этими словами врач откланялся.

Андреа вернулся к постели матери. Остальные пациентки не обращали на них никакого внимания. Рядом с Марией лежала другая старушка с поднятыми вверх ногами на вытяжении: она дремала. Поодаль располагалась девица, замурованная в гипс по самую шею. На голове у нее были наушники, она слушала музыку. Четвертая женщина решала кроссворд.

– Приходил доктор, – сказала Мария, явно придя в себя и сознавая, где находится. – Такой внимательный!

Сегодня утром я вышла забрать свою пенсию, и у меня голова вдруг закружилась. Я упала, а очнулась уже здесь. А где Пенелопа?

– Она уехала на море на несколько дней. Хочешь, я ей позвоню? – предложил Андреа.

Он подумал, что болезнь матери – отличный предлог, чтобы убедить жену вернуться, но тут же устыдился своих мыслей.

– Нет, оставь ее в покое. Она еще со мной намучается, когда я вернусь домой, правда?

Марии очень хотелось услышать, что ее отпустят домой.

– Как только сделают все анализы, – пообещал ей сын.

– Загляни-ка в мою сумку, малыш. Там есть карамельки. Угощайся, – Мария опять заговорила с ним, как с маленьким.

Андреа нашел ее сумку в тумбочке у кровати и принялся перебирать содержимое. Он нашел кошелек с какой-то мелочью, пенсионную книжку, четки в филигранной серебряной шкатулке, удостоверение личности и белый конверт с фотографиями. Андреа начал перебирать их одну за другой. Он вновь увидел полуразрушенный дом, в котором жил до самой смерти отца, старенький «Форд», пару сеттеров, живших во дворе, отца и мать, позирующих перед входом в гостиницу «Лидо» в Венеции, где они проводили медовый месяц. А потом увидел и себя, совсем маленького, на руках у бабушки Стеллы, а рядом Джакомо, которому было уже десять лет, и Джемму, корчившую смешные рожицы в объектив.

– Спой мне что-нибудь, – попросила Мария.

– Что? – смутился он.

– Какую-нибудь арию из тех, что любил твой отец.

И она сама тихонько запела «Холодную ручонку».[9] Андреа наклонил голову и закрыл лицо ладонями, не желая, чтобы мать видела, как он плачет.