– Мне гораздо лучше. – Фондорин прислушался к себе, осторожно подвигался. – Но тело будто не моё. Или же моё, но наполовину парализовано.

– В следующий раз вы сможете сесть. По истечении трёх недель пройдётесь по комнате. Ну а весь курс состоит из четырёх сеансов оздоровительного сна.

– Расскажите мне о вашем изобретении подробнее! – нетерпеливо попросил профессор. Именно это интересовало его больше всего. – Сколько жизней можно спасти при помощи вашего спасительного регенератора!

– Боюсь, очень немного. Запас лекарства невелик и пополняется медленно. А изобретение это не моё. Оно досталось мне по наследству. Но это слишком долгий разговор. Мы оставим его на после.

– Хорошо. Тогда расскажите, как идёт война.

– Никак не идёт. Перемирие не объявлено, но боевые действия прекратились. Ваш Кутузов стоит с армией в местечке Тарутино, в ста километрах от Москвы. Мы на русских не нападаем, они на нас тоже. Император надеется заключить мир и послал к вашему государю парламентёров… Ну всё, довольно. Покойного сна…

– Очнулись? Попробуйте сесть, – сказал барон почти тотчас же (как показалось Фондорину).

Однако за окном монотонно шелестел затяжной дождь, а к стеклу прилип кленовый листок того красного с жёлтым цвета, какой бывает в октябре.

– Браво! Согните локоть. Поверните корпус. Наклонитесь вперёд.

– И что государь? – продолжил разговор Самсон.

Но барон не сразу понял – для него-то перерыв в беседе длился целую неделю.

– Мир заключён?

– Ответа всё нет. Нет и боёв. На наших фуражиров в окрестностях Москвы каждый день нападают мужики и казаки, однако князь Кутузов заверяет, что они действуют самочинно. Можете ли вы встать? Превосходно! Нет-нет, ходить мы будем в следующий раз, а теперь ложитесь.

Фондорин мечтательно произнёс:

– Как хорошо было бы, если б война закончилась. Тогда я просился бы к вам в ученики. Анкр уже подносил к его лицу платок, пропитанный усыпляющим раствором, но при этих словах улыбнулся.

– Возьмёте?

– В ученики? Почту за честь и счастье. Впрочем, нам обоим найдётся, чему поучиться друг у друга.

Барон сидел на том же месте, но теперь был в шлафроке, а снаружи завывал ветер.

– Неделя тянулась так долго! – пожаловался Анкр. – Мне не терпелось продолжить разговор о нашем будущем сотрудничестве. Эти короткие обмены репликами с длинными перерывами невыносимы! Вам-то что, вы спите себе и спите, а я мысленно продолжаю с вами беседовать… Сегодня мы будем ходить. Вы должны встать без моей помощи.

Фондорин поднялся. Сначала очень осторожно, однако не было ни боли, ни скованности.

– Обопритесь на меня.

Обняв Анкра за плечо, профессор довольно легко сделал несколько шагов. Пощупал бок – перелома будто и не было. На спине в месте ранения чувствовался лёгкий зуд. Правда, рука пока слушалась неважно.

Когда он сообщил о своих ощущениях, барон вздохнул:

– Славно быть молодым. Заживление идёт быстрее, чем я надеялся. Ещё одна неделя полного покоя, и вы будете совершенно здоровы. Тогда-то мы обстоятельно и поговорим – обо всём.

– Заключено ли перемирие?

– Увы. Кажется, Кутузов морочит нам голову. Ответа из Петербурга всё нет, нападения на наши обозы и коммуникации не прекращаются. Император очень сердит. Он хочет идти на Петербург, но время упущено. Началась распутица, пушки увязнут в грязи. Ваши русские дороги – лучшая защита от иноземных нашествий…

– Они стояли у окна. С деревьев в кремлёвских садах облетела почти вся листва. Часовые вокруг дворца были в шинелях и перчатках.

– Значит, война не окончена…

На сердце у Фондорина сделалось скверно. Если так, Анкр по-прежнему остаётся врагом, губительнейшим из всех врагов отечества. Раз продолжается война между армиями, должна будет продолжиться и война между учёными.

– Где моя сумка? – вскинулся профессор. – У меня был сак! Я его не выронил, когда меня ранили?

– Нет, вы вцепились мёртвой хваткой, я еле сумел разжать ваши пальцы. Ваш сак под кроватью, я к нему не прикасался. Вам нужно оттуда что-то достать? Я помогу вам.

Боже, как же трудно совершить вероломный поступок по отношению к человеку, который спас твою жизнь и вообще очень тебе нравится! Невыносимо, когда нравственное чувство вступает в противоречие с долгом гражданина!

– Не сейчас… После. Я устал. Усыпите меня, – упавшим голосом промолвил молодой человек.

Да-да, не сейчас. Самсон был рад отсрочке. Вот и правая рука ещё плоховата – без неё с модестином всё равно не управиться, малодушно сказал он себе. Пускай всё решится через неделю. Он вдохнул сонный аромат прямо-таки с облегчением.

Однако то был самообман. Никакой отсрочки не вышло. Хоть и миновала неделя, но Фондорин течения времени не ощутил и проснулся в том же смятенном настроении – словно спустя одно мгновенье.

Лейб-фармацевт стоял у кровати в странном виде: полевое пальто крест-накрест перетянуто бабьим пуховым платком; на голове вместо обычной форменной шляпы меховая ушанка.

– Поднимайтесь, друг мой. Всё готово к отъезду. Мы покидаем Москву.

Самсон встал, как после крепкого, здорового сна. Потянул затёкшие члены, подвигал раненой рукой. Она была в полном порядке, даже шрама на коже не осталось.

– Я приготовил вам тёплую одежду. Дорога предстоит длинная, не сегодня-завтра ударят холода, а ночи уже и сейчас морозные.

– Что случилось?

– Минувшей ночью он попросил у меня дозу. Ему давно следовало это сделать.

О ком говорит барон, было понятно. Фондорин замер, не до конца застегнув жилет.

– И что же?

– Нынче утром издан приказ по армии. Зимовать в сожжённом городе мы не будем, это чревато блокадой. Маршал Мортье с десятитысячным корпусом оставлен в Москве для демонстрации, а главные силы форсированным маршем уходят на запад. Нас ждут зимние квартиры в Польше. Мы пойдём дорогой, которая не разорена войной и обильна продовольствием. Мало того. Наполеон принял решение дать полякам независимость. Это пополнит наши ряды добровольцами. Не меньше двухсот тысяч сарматов, ненавидящих своих русских угнетателей, встанут под наши знамёна. Весной император двинет на Петербург обновлённую армию, и тогда царю придётся капитулировать.

Стратегический план был безупречен. Профессор, хоть и невоенный человек, сразу это понял. Переместившись на тысячу вёрст западнее, Бонапарт сможет держать в узде всю Европу. Его потрёпанные полки откормятся и отдохнут. Отовсюду – из Франции, из Италии, из германских земель – подтянутся подкрепления, а русским на своей выжженной земле новых солдат взять неоткуда.

– Гений есть гений, – пожал плечами Анкр, словно сочувствуя угрюмому молчанию профессора. – Мы сделаем вид, что отступаем на Можайск, а сами выйдем на Новое Калужское шоссе и повернём на Малоярославец. Весь манёвр займёт четыре дня. Кутузов, вероятно, попробует нас остановить, но ему не устоять против Наполеона. Теперь французы пойдут по нетронутым войной местностям, оставляя русским одни пожарища. Мне жаль, но ваша страна обречена. Однако мы, разумные люди, должны быть выше национальных интересов… Ну вот, совсем другое дело. Выше голову, мой юный друг! – заключил он одобрительно, видя, что Самсон расправил плечи и выставил вперёд подбородок.

А Фондорин действительно ободрился. Тяжким сомнениям настал конец. Отчизна снова была в смертельной опасности. Спасти её мог только он один.

– Что ж, сударь, я готов, – сказал профессор, поправив дужку очков.

Армия хоть и уменьшившаяся в размере, но всё ещё Великая, шла сначала на запад – по безлюдной, донага обобранной фуражирами местности. Потом вдруг повернула на юг.

Леса стояли голые и притихшие, убранные поля беззащитно простирались до горизонта, по утрам солнце нестерпимо сверкало на застывших лужах, тонкая ледяная корочка хрустела под копытами, колёсами, сапогами.

Всё в эти первые дни благоприятствовало походу. Идти по прихваченной ночными заморозками дороге было весело. В небе французской расцветки – то синем, то белом, то красном – кричали птицы, летевшие в том же южном направлении. По обе стороны шоссе, держа дистанцию в несколько километров, двигались конные отряды. Партизаны нападать на них не осмеливались, робея этакой силы. Деревни вокруг были не тронуты, и впервые за осень лошадям хватало фуражу, а солдатам хлеба и мяса. Шли лихо: французы с барабанами, немцы с флейтами, итальянцы с песнями. Русская кампания оказалась тяжёлой и кровавой, но тем, кто выжил, жаловаться не приходилось. Обоз, нагруженный московскими трофеями, состоял из многих тысяч повозок, а у каждого солдата ранец был набит всякой всячиной. Ценились вещи дорогие, но нетяжёлые. Кавалеристы, у которых в седельных мешках места было больше, по неслыханному курсу меняли пехотинцам золото на серебро.