– Vas! Vas![21] – прикрикнул он на возницу странным гортанным голосом.

Вот тебе и немой – разговаривает!

И не глухой – услышал, что в чаще кто-то прячется, да пораньше, чем Самсон.

Зачем же Анкр обманывал? Если он солгал про слугу, то, скорее всего, остальное – тоже ложь?

Профессор перестал что-либо понимать.

Пристяжная больше не дурила. Видно, ей хотелось поскорей выбраться из зловещего леса. Экипаж покатился быстро и вскоре выехал на поле, где расположились на ночлег повозки обоза.

Барон поджидал их у разожжённого костра.

– Вы отстали? Я начал тревожиться, – сказал он, внимательно оглядывая Фондорина.

Тот не без язвительности ответил:

– С таким охранителем можно не страшиться опасностей. Стреляет без промаху, мечет ножи и для глухого очень недурно слышит.

– Да-да, – кивнул Анкр, кажется, не расслышав сарказма или не придав ему значения. – Я беру в помощники только самых лучших. Однако мне не терпится продолжить наш учёный разговор. Я очень давно не получал такого удовольствия. На чём мы остановились, когда прозвучал сигнал трубы?

– Я спросил, как воздействует ваш эликсир на мозг. И вы произнесли слово, которого я не расслышал. Переспросил, но вы не успели ответить…

Фондорин говорил ещё с некоторой обидой и посматривал на фармацевта с недоверием, но, правду сказать, молодому человеку тоже очень хотелось продолжить захватывающую беседу.

– Слово? Вероятно «гипермнезия»?

– Да. Что это такое?

– Особенное состояние, при котором невероятно обостряются возможности памяти, рассудка и наития. У художников оно называется вдохновением, у исследователей озарением. Известно, что есть особый разряд людей, с кем это чудесное превращение случается более или менее часто. Такого человека называют гением, если гипермнезия выливается в некие ценные для общества действия, будь то создание картины или симфонии, открытие закона природы, религиозное прозрение либо выигранное наперекор обстоятельствам сражение. Как бы вы определили гениальность последнего типа (назовём её «стратегической гениальностью») в научных терминах?

Немного подумав, Самсон предложил:

– Сверхвозможность мозга видеть всю палитру осуществимых решений и выбирать наилучшее из них за предельно короткий отрезок времени?

– Браво, отличная формулировка! Точно так же, как есть люди, от рождения имеющие склонность к занятиям музыкой или живописью, являются на свет и таланты, в ком зреют ростки «стратегической гениальности». Я говорю «зреют», ибо гениальность – это проявление прирождённого таланта в момент гипермнезии. Одного таланта недостаточно, нужно ещё, чтобы мозг оказался в некоем особенном режиме, позволяющем полностью раскрыть все потаённые возможности.

– И ваш эликсир переводит мозг в нужный режим?

– Именно так. Но средство это воздействует не на всякого человека. И даже не на всякого, кто от природы имеет «стратегический талант». Вернее сказать, эффект снадобья проявляется сильнее всего у талантливых людей определённого психического склада.

– У кого же?

– У эпилептоидов, – ответил Анкр, оглянувшись вокруг. – Эпилептический припадок, точнее, начальная его фаза на короткое время переводит мозг в то самое озарённое состояние, которое тождественно гипермнезии. Но у людей больных потом начинаются судороги и помрачение рассудка. Эликсир же, действуя на мозг эпилептоида, самой натурой подготовленный к гипермнезическому состоянию, словно бы подбрасывает сознание на более высокую ступень, где разум не замутняется, но обретает сверхчеловеческую ясность. Таящаяся в недрах мозга эпилептоидность подобна натянутой струне, которая всё время вибрирует, но в обычных обстоятельствах издаваемый ею звук не слышен. Когда же она звенит во всю силу, эта мощная волна подхватывает окружающих и влечёт их за собой. Эпилептоидами были многие, если не все, великие вожди человечества: Александр Македонский, Цезарь, пророк Магомет, Ришелье, ваш Пётр Великий.

– Я, напротив, читал, что кардинал Ришелье был самим воплощением трезвости рассудка, – возразил Фондорин.

Барон рассмеялся.

– Верьте больше мемуаристам! Его высокопреосвященство впадал в припадки настоящего безумия. Просто слуги, умея заранее распознавать симптомы, вовремя запирали своего господина. Никто кроме них не видал, как он корчился в судорогах или бегал по кабинету с громким ржанием, воображая себя лошадью.

«Откуда вы-то об этом знаете?» – хотел поинтересоваться профессор, однако воздержался от скептического замечания, потому что разговор повернул в ещё более интересную сторону.

– Тем же недугом страдает и наш император. Психическое нездоровье свойственно всему роду Буонапарте. Отец Наполеона отличался чудовищной безнравственностью и умер от пьянства. Сёстры государя страдают истерическими конвульсиями. Сам он подвержен припадкам с судорогами и обмороками. Об этом знает вся Европа. Но никому не известно, что, не будь у Великого Человека этой болезни, он не стал бы великим.

– Не так, не так, – медленно проговорил Самсон. – Наполеон не стал бы великим, если б не вы с вашим эликсиром. Это ведь снадобье превращает обычную эпилептоидность в гениальность…

Тут лейб-фармацевт лишь скромно развёл руками, а профессор отвёл глаза – ему в голову пришла простая, логически безупречная мысль, тоже в своём роде озарение.

Чтобы остановить вражеское нашествие и спасти Родину, целить нужно вовсе не в Бонапарта. Что он без эликсира? Всего лишь талантливый полководец, какие найдутся и у нас. Отними у Наполеона гипермнетическое снадобье или химика, который оное изготовляет, и злые чары, окутавшие Европу, рассеются!

Нужно уничтожить Анкра – вот что подсказывала неумолимая логика. Сделать это гораздо проще, чем убить императора, а результат получится верней. Даже издохни Наполеон, кто помешает барону выбрать себе другого восприемника? Мало ли во французской армии блестящих военачальников! Тот же король неаполитанский Мюрат. Или Евгений Богарне, который мало того что хороший генерал, но ещё и, говорят, подвержен каким-то припадкам.

Нет, бить нужно не по царю Кащею, а по ворону, что сидит на яйце, в котором спрятана кащеева тайна.

Как же было Самсону с такими мыслями в голове не отвести взгляда?

По сравнению с невообразимо рискованным, многоступенчатым предприятием, в которое пустился Фондорин, чтоб попасть из Москвы в ставку Бонапарта, дело казалось сущим пустяком. Чего бы проще? Ворон сидит рядом, не ожидает дурного. Схвати любой тяжёлый предмет, хоть бы вот камень, да стукни в висок.

Но даже ради избавления Отечества невозможно взять и хладнокровно умертвить вежливого, просвещённого собеседника, который именно что не ожидает от тебя дурного. Возможно, кто-нибудь другой, с более патриотичной душой, и совершил бы это достохвальное деяние, но только не Самсон Данилович. Он всегда полагал, что на свете не существует ничего настолько ценного, чтобы ради сего сокровища было бы извинительно убить приличного человека (а барон Анкр производил именно такое впечатление).

Не то чтоб профессор так уж держался заповеди «не убий». Учёному нельзя быть сентиментальным, а всякий естественник хорошо знает: природа построена на смерти и убийстве; все друг друга пожирают и только тем живы бывают. Прежде чем давать Моисею миролюбивое наставление, Господу следовало бы припомнить, каково Он Сам-то устроил Свой мир.

Если б на Фондорина напали разбойники, он защищался бы до последнего и не считал бы грехом, доведись ему уложить наповал хоть десяток злодеев. Или вот взять засохшие пятна крови, которые Самсон обнаружил на рукавах своего лекарского мундира, когда очнулся. Эти следы означали, что находясь в мухоморном ослеплении, он, вероятно, умертвил или изувечил каких-то гвардейцев, среди которых могли оказаться вполне приличные люди. Но одно дело убийство для самозащиты или в крайнем возбуждении, и совсем другое – хорошенько всё рассчитав, стукнуть камнем в висок. Нет, это совершенно невозможно.