– Вы отдохнули, сир? Какие будут распоряжения?

Не отвечая, полководец протянул руку за подзорной трубой. Оглядел затянутое дымом поле и злобно воскликнул:

– Как, центр ещё не взят!? Почему артиллерия еле стреляет? Мя теряем время!

Сражение возобновилось с новым жаром и не утихало до самого вечера.

И предстал Самсон перед Сфинксом, что даёт ответ на главный вопрос, занимающий всякого смертного человека: может он жить дальше или же настало ему время умереть.

Умирать не хотелось. Из-за тайн бытия, остающихся необъяснёнными. Из-за Киры Ивановны. Из-за того, что Самсон был ещё так молод. Вообще – из-за всего на свете! Не существовало ни одной причины, которая побуждала бы Фондорина окончить свои земные дни.

Проще всего было бы спросить грозного Сфинкса напрямую, кончена жизнь иль нет. Но чувство достоинства не позволяло унижаться пред истуканом. Да и страшновато было спрашивать, если уж честно. Вдруг идол покачает своею каменной башкой, и тогда не останется никакой надежды.

Тут важно знать, что Сфинкс был не ассирийский, с бородой, и не греческий, с головою женщины, а египетский, то есть с ликом скуластым и совершенно непроницаемым.

Сколько Самсон ни пробовал прочесть свою судьбу по этим мертвенным чертам, ничего не выходило. Двигаться было очень трудно, тело отяжелело и почти не повиновалось, но Фондорин всё-таки пытался заглянуть в глаза чудищу.

Увы, это было невозможно. Сфинкс парил на недосягаемой высоте. Взор его узких, прищуренных глаз был неуловим; впалые глазницы озарялись то сиянием дня, то мерцанием луны, то загадочным багровым пламенем.

Самсон чувствовал, что плывёт куда-то, покачиваясь на волнах. Ощущение это было бы не бесприятным, если б не нависающий сверху Сфинкс, загораживающий собою половину неба. Спастись от этого неотступного видения профессор мог, закрыв глаза и опустившись в черноту сна, но стоило ему пробудиться, и египетское страшилище оказывалось тут как тут.

Наконец эта мука Фондорину надоела. В очередной раз проснувшись и увидев над собою Сфинкса, Самсон прошептал (а самому ему показалось – крикнул):

– Иль сгинь иль отвечай! Я тебя не боюсь!

Красноватый огонёк вспыхнул ярче, по лицу Сфинкса колыхнулись тени, но само лицо осталось неподвижным, а взгляд так и не обратился на лежащего.

Зато с другой стороны раздался вполне обычный, человеческий голос, который сказал:

– Tiens! Il s’est éveillé.[18]

Профессор задрал голову. Зрение его понемногу начинало проясняться.

Он не плыл по волнам. Он лежал на дне отменно покойной коляски, с хорошим рессорным ходом. На облучке сидел возница в шинели и вязаной шапке – он-то и сказал «Tiens!». Судя по цвету неба, время было вечернее, вскоре после заката. Погода сырая и холодная.

Лоб у Фондорина был обвязан тряпкой – в этом он убедился, ощупав себя рукой. Сфинкс же, несомненно, был порождением беспамятства.

Но когда Самсон опустился на мягкое ложе и поглядел назад, то вновь увидел скуластое лицо, зловеще обагряемое снизу.

Сознание окончательно вернулось к профессору, и он понял: это не сфинкс, а очень смуглый человек со странно застывшим лицом сидит и курит медную трубку, из которой при каждом вдохе вылетают красные искорки.

Тот, кого Самсон в бреду принимал за истукана, очевидно, находился на одном и том же месте безотлучно днём и ночью. Вот почему казалось, что лик освещаем то луной, то солнцем.

– Qui êtes vous?[19] – спросил Фондорин – всё же не без боязни.

Ответа не было.

– Этот не услышит, – сказал кучер и сам засмеялся – видно, соскучился молчать. – Вы его толкните ногой, я уж сам с ним объяснюсь.

Фондорин с опаской дотронулся носком сапога до щиколотки сидящего.

Египтянин (так профессор теперь переименовал Сфинкса) шевельнулся и наконец удостоил воззреть на простёртого Самсона сверху вниз.

– Видишь ты, он очнулся! – очень громко и, помогая себе жестами, заговорил возница. – Надо сказать господину барону! Понял ты, арапская морда?

Не издав ни звука, Египтянин очень ловко, прямо на ходу, спрыгнул с сиденья наземь и исчез. Приподнявшись на локте, Фондорин его уже не увидел. Зато теперь он мог оглядеть дорогу.

Она была полна людей, лошадей, повозок. Вся эта масса двигалась в одном направлении. Слева от дороги чернел лес, справа серело поле.

«Это обоз. Французский обоз. Я в плену», сказал себе профессор, обессилено откидываясь на подстилку. Последнее, что он мог вспомнить из своего дообморочного состояния – как бежал к холму, глотая из фляги напиток варяжских головорезов. Но отчего тупо ноет голова и плохо слушаются члены, Самсону было непонятно. Симптомы похмелья после принятия большой дозы неразбавленного мухоморного экстракта выглядели бы совсем иначе: тремор, потливость, сухость во рту. Профессора же, наоборот, знобило без дрожи и поминутно приходилось сглатывать обильную слюну. Очень странно.

Кажется, сильно упало давление в кровеносных сосудах. Явственно понижен биологический тонус. Мышцы неестественно задеревенели. Все нервные рефлексы притуплены…

Самодиагноз не был доведён до конца, потому что к коляске подъехал верховой в высокой двухуголке и чёрном плаще. Откуда-то вынырнул молчаливый Египтянин, взял коня под уздцы и помог всаднику спешиться. Кучер придержал лошадей.

– Вы очнулись, – сказал незнакомец, поднимаясь в экипаж и усаживаясь на сиденье. – Вы ведь понимаете по-французски? Если угодно, я могу изъясняться и по-русски, но, сколько мне известно, среди людей вашего круга французская речь распространена более, чем родная.

Последний отблеск ушедшего дня пал на сухое, с резкими чертами лицо, и Фондорин не без удивления понял, что прежде уже видел этого человека и, следовательно, тот не может почитаться незнакомцем. Возможно, Самсон и не узнал бы его, если б не очки с зелёными стёклами. Личный аптекарь Наполеона. Барон, кажется, Анкр – вот кто это такой.

Отвечать Самсон не торопился. Судя по словам француза, тот знал, что Фондорин, во-первых, русский, а во-вторых, принадлежит к определённому «кругу». Откуда? «Вероятно, находясь в беспамятстве, я бредил», предположил профессор.

– Будучи без сознания, вы говорили по-русски и по-французски, часто повторяя: «Ваша светлость, я сделал всё, что мог», – подтвердил его догадку француз, произнеся последнюю фразу по-русски – с лёгким акцентом, но без ошибок. – Сколько мне известно, подобным титулом в России именуют только светлейших князей, каковых очень немного. Одним из них является князь Кутузов, подпись которого стоит вот на этом документе… – Он протянул Самсону письмо фельдмаршала. – Берите и впредь прячьте получше. Из-за этой бумажки вас могли расстрелять безо всякого разбирательства… Вам не в чем оправдываться перед мсье Кутузовым. Вы действительно сделали всё, что могли. Примите моё искреннее восхищение, коллега.

Барон поклонился, причём, кажется, без малейшей иронии. Всё это было в высшей степени непонятно и тревожно.

– Что со мной? Почему я едва шевелюсь?

– У вас было сотрясение мозга. Я дал вам лекарство, чтобы избежать нежелательных последствий, однако для быстрого исцеления требуется полный покой. Чтоб вы не метались и не ворочались, я добавил в вашу кровь смесь снотворного и успокоительного. Вас не слишком трясло? Я распорядился отвести вам самую удобную из моих колясок и подложить на дно пуховую перину.

– Кто этот сфинкс, что сторожил меня? – спросил тогда Самсон, подумав, что находится с собеседником в слишком неравных условиях. Тот знает очень многое, Фондорин же не знает почти ничего. Нужно было хоть до некоторой степени выправить эту несправедливость.

Фармацевт оглянулся на Египтянина, который сел на коня и ехал рядом с экипажем.

– Сфинкс? Действительно, похож. Неудивительно. В жилах Атона течёт кровь древних египтян. Он мой помощник, по происхождению копт. Глух и нем с рождения.