Подавившись криком, профессор бросился бежать. В дым, в огонь, хоть к чёрту в преисподню – только бы подальше от этого господина, деловито роющегося в собственных внутренностях.

– Вернитесь! Куда вы? – неслось вслед. – Вы же дали слово!

Если бы не берсеркит, Фондорин нипочём не выбрался бы живым из лабиринта улиц и переулков, где всё вокруг горело и рушилось, где нечем было дышать, а сверху поминутно сыпались куски кровли и осколки стекла. Нелёгкая эта задача – уворачиваться, отскакивать, перебегать в безопасное место – полностью поглотила физические и умственные силы профессора. Несколько раз он оказывался в ловушке, отовсюду окружённый ревущим пламенем, но всё-таки умудрился в самый последний момент выбраться.

Эту местность, расположенную совсем недалеко от Университетского квартала, он очень хорошо знал, но Москва столь грозно преобразилась, что невозможно было понять, куда именно загнала беглеца огненная метла пожара. То ли какой-то из Кисловских переулков, то ли Калашный.

Относительный просвет отыскался только на бульваре. Иные из тополей горели, но, по крайней мере, можно было бежать по аллее, не задыхаясь.

Фондорин попробовал собраться с мыслями. Приходилось признать, что он потерпел поражение, тем более ужасное, что причина его была необъяснима. Хуже: непостижима.

Кащей действительно оказался бессмертным! После такого удара человек не может остаться жив, да ещё и уложить двух противников, причём не простых, а воодушевлённых варяжским зельем!

Всякий другой на месте Самсона не усомнился бы, что это волшебство, но не таков был профессор Фондорин. Он не признавал ничего сверхъестественного, необъяснимого и непостижимого, недаром же его девиз был omnia explanare.[32]

Поразительная живучесть лейб-фармацевта наверняка имела какое-то естественнонаучное объяснение!

И Самсон его нашёл.

Барон владеет тайной гипермнетического эликсира, сиречь химического состава, способного многократно увеличивать мощь мысли. Но резонно ли предположить, что это не единственное секретное снадобье, разработанное выдающимся учёным? Раз уж Фондорину в его двадцать четыре года принадлежит целая россыпь изобретений и открытий, то Анкр, муж преклонных лет и необъятных познаний, наверняка успел достичь много большего. Очень вероятно, что он озаботился собственным физическим здоровьем и телесною крепостью – к тому его обязывает почтенный возраст. Судя по лёгкости, с которой барон перенёс ранение, плоть старца укреплена каким-то особенным средством, защищающим ткани и внутренние органы, подобно панцирю. Вот бы узнать рецепт!

Оформив сию гипотезу, пускай смелую, но, во всяком случае, отвергающую мистицизм, Фондорин несколько успокоился и стал размышлять дальше. Проигранный бой ещё не означает поражения в войне. Да, противник оказался сильнее, чем предполагалось, но это не причина для капитуляции. Наивно было рассчитывать, что таким простым оружием, как берсеркит (к тому же известным Анкру), удастся совладать с этим титаном. Думал перекинуть его через плечо, будто Степан Разин персиянку, и унесть в русский стан. Смешная, непростительная самонадеянность! Нет, здесь надобны оружие позамысловатей и манёвр посложнее.

Что ж, арсенал у Самсона был ещё не исчерпан. На всякий панцирь сыщется свой булат. Против одного химического средства можно испробовать другое.

Для этого профессору нужно было попасть в лабораторию. Иными словами, вернуться к первоначальному плану, составленному ещё в Ректории и нарушенному внезапным появлением Атона, то есть Хонса.

Война учёных умов продолжится.

Помешать могло одно: пожар. Та часть города, куда направлялся Фондорин, тоже была затянута чёрным дымом.

Но, выйдя к Страстной площади, Самсон вздохнул с облегчением. Причудливая геометрия огненной геенны, направляемой прихотью ветра, опалила всю правую сторону Тверской улицы, но обогнула левую. Дворец Разумовских, на который у Самсона ныне была вся надежда, стоял нетронутым.

Колонна отступающих пред пламенем французов уже проследовала дальше, в направлении Петербургского тракта. Улица опустела. За распахнутыми воротами усадьбы не было ни души, лишь скалились с тумб недавно поставленные каменные львы.

Сколько раз Фондорин проходил меж сих чудищ, будто специально поставленных здесь, чтоб охранять тайную лабораторию графини Мари-Гри.

Прелестная Марья Григорьевна Разумовская доводилась невесткой графу Алексею Кирилловичу, высокому покровителю профессора. Насколько министр не выносил своего непутёвого брата Льва Кирилловича, которого вся Москва фамильярно звала comte Léon, настолько же привечал его жену. По части легкомыслия и экстравагантности она не уступала мужу, но, как любил повторять умнейший Алексей Кириллович, «что привлекает в мужчине, отвращает в женщине et vice versa».[33] Сведя своего питомца с очаровательной графиней, он желал сделать подарок обоим – и в том преуспел. Свёл он их не в каком-нибудь предосудительном смысле (Мари-Гри при всей живости нрава была целомудренна, профессор тем более), а исключительно в научном.

Помимо прочего Алексей Кириллович ещё исправлял должность президента Société Impériale des Naturalistes de Moscou,[34] а также одним из виднейших ботаников империи. Выведенные в его оранжереях (не без помощи Самсона Даниловича) породы цветов славились на всю Европу. Марья Григорьевна, постоянно соперничавшая с другими львицами большого света по части нарядов, драгоценностей и прочих атрибутов дамской победительности, однажды, перед особенно важным балом, попросила «милого Алексиса» изготовить для неё аромат, пред которым поблёкнут парфюмы княгини Трубецкой и графини Шереметьевой. Алексей Кириллович прислал к свояченице Фондорина.

Разгром соперниц подготавливался в сугубой тайне. Повсюду были шпионы, которым платились огромные деньги за сведения о туалете, башмачках, украшениях и духах, которыми намерены блеснуть на балу главные фигурантки. Марья Григорьевна по сю пору страдала, вспоминая свой позор семилетней давности. Тогда она явилась на бал по случаю высочайшего тезоименитства в дивном наряде, тайно доставленном из Парижа. Изюминкою туалета был султан из перьев розового Фламинга. А подлая толстуха Кики Оболенская, узнав о том от предательницы-камеристки, приехала в карете, лошади которой были украшены точно такими же перьями…

Вот почему для изготовления секретного оружия была устроена потайная лаборатория, о которой не знал никто кроме мастеровых, сразу же по окончании работ безвозвратно сосланных в один из дальних уральских заводов её сиятельства.

В кабинет вёл ход из большой каминной, прямо через очаг. Профессору было велено не стесняться в средствах, и он устроил химическую лабораторию, равной которой, наверное, не имелось в мире. Тут было всё, что угодно вплоть до платинового порошка, потребного для катализации, и алмазной крошки для тонкоабразивной обработки. О подобных роскошествах обычный учёный не смеет и мечтать.

Духи получились на славу, врагини Марьи Григорьевны были посрамлены, но за одним важным балом последовал другой, ещё более важный. Появиться там с ароматом, всем уже знакомым, было немыслимо – и Фондорин получил заказ на новый шедевр. Вознаграждение значительно превысило профессорское жалованье, и это было кстати, ибо Самсон из принципа отказывался принимать воспомоществование от отца. Помимо денег заказы графини позволяли в тиши и покое пользоваться чудесной лабораторией. Работа над духами была необременительна, и оставалось довольно времени, чтобы вести собственные исследования – за счёт щедрой покровительницы.

Великолепный дворец был пуст. Повсюду виднелись следы поспешного отъезда: опрокинутая мебель, осколки обронённого в спешке фарфорового сервиза, позабытые ящики. Судя по тому, что ящики стояли целыми, мародёры сюда ещё не добрались.