– Ты чего встал, родной? "Отойди от бочки – ты закрываешь мне солнце", – процитировал я Диогена.

– Какое солнце?

– Не бери в голову. Чего хотел?

– Скажи, ты взаправду еврей? – ошарашил меня своим вопросом Меньшов

– Как тебе сказать? По паспорту стопроцентно. Ну, так получилось.

Когда папа-еврей и мама- еврейка, то дети редко становятся русскими,

– вспомнил я историю получения своего паспорта.

Когда мне исполнилось шестнадцать лет я, принеся свидетельство о рождении в паспортный отдел, получил бланк и, заполнив как положено, в графе национальность вписал: "русский". Этот бланк вместе со свидетельством о рождении я и подал в окошечко паспортистке.

Паспортистка долго вчитывалась в текст, а потом спросила:

– А почему ты написал национальность русский?

– А какой из меня еврей? Еврейского языка я не знаю, только русский. Национальных традиций – не знаю, не обрезан, в Бога, как положено, не верю. Сам комсомолец, активист. Даже значок имеется

"Шестьдесят лет ВЛКСМ". Родился и вырос в России. У меня еврейского ничего не осталось. Какой из меня еврей? Я, что ни на есть, русский.

У паспортистки взяло время переварить все услышанное. Я не сомневался, что она многое повидала на своем веку, но такое признание явно ввело ее в состояние ступора.

– Ты, может быть, думаешь, что национальность еврей может тебе помешать в дальнейшем?

– Как она мне может помешать, когда у нас в стране все равны? – на полном серьезе спросил я.

Переварить эту фразу у паспортистки заняло значительно больше времени. Она вновь вчиталась в бумаги и, медленно собираясь и вспоминая, что она тут не хухры-мухры, а офицер милиции и знаток закона сказала:

– По закону Союза Советских Социалистических Республик ты имеешь право выбрать ЛЮБУЮ из национальностей своих родителей. Ты какую выбираешь?

Тут настала моя очередь задуматься.

– Если я буду выбирать не по национальности папы или мамы, но даже бабушек и дедушек или прабабушек и прадедушек, то выбор у меня небольшой. Насколько мне известно моя фамилия была известна еще во времена египетского рабства иудеев и дошла неизмененной до наших времен.

– Тогда возьми, пожалуйста, новый бланк и перепиши так, как положено.

Бланк я переписал, и паспортистка потребовала от меня расписаться не только в графе "подпись", но и рядом с графой национальность.

Наверное, чтобы не забывал свою родословную.

– Странно, – продолжая смотреть на меня, практически не моргая, сказал Меньшов.

– Чего тебе странно?

– Первый раз вижу еврея в армии. Евреи ведь не служат, они косят… А тут ты… Смотрю и удивляюсь.

– Посмотрел? Запомнил? Теперь построй мне взвод и выясни кому надо к врачу. Я сам свожу в санчасть.

У дверей санчасти сидел молодой солдат с черной, кучерявой головой и большим, слегка приплюснутым носом. В петлицах бойца была змея на чаше, что означало его принадлежность к войскам медслужбы.

– Шалом алейхем, – внимательно посмотрел он на меня большими черными глазами, в которых отражалось "страдание всего еврейского народа", как любила поговаривать моя тетка.

– Воистину шалом.

– Надо отвечать "алейхем а-шалом", – поправил меня фельдшер.

– Да будет так, если тебе от этого сразу станет легче.

– Ты ведь еврей? – уточнил солдат, явно не понимающий моих шуток.

– Чего-то мне последнее время часто задают этот вопрос. К дождю, наверное. Или я так плохо выгляжу?

– Азохэн вэй, – вздохнул черноглазый. – Ты из Одессы, что отвечаешь вопросом на вопрос?

– Нет, из Питера.

– А я из Винницы. Это такой город на Украине. Там много евреев.

– Бывает. Ты новый фельдшер части?

– Ага. Приходи, за жизнь поговорим.

Я не имел ничего против того, чтобы поговорить за жизнь и даже немного пожалел, что не остался в свое время в медчасти, но не так часто пересекаются в армейской жизни заместитель командира взвода мотострелковой части и фельдшер-чернопогонник, даже если оба евреи.

– К нам пополнение едет, только это по секрету, – сказал мне

Макс, когда мы сидели с ним с солдатской столовой и наворачивали дополнительную порцию хлеба с маслом.

– Какое может быть пополнение в учебке? Полк укомплектован.

– Они не совсем к нам. В Москве ЧП произошло. Какой-то грузин-москвич, взял УАЗик своего шефа и поехал на гулянку. Не то перетрахался, не то перепил, но совершил аварию с бабами в машине, и командир московского военного округа приказал всех москвичей отправить служить за триста километров от города. А мы как раз триста пять.

– Так там, небось, не пара десятков…

– Вот они и будут кататься по частям, пока их не примут.

– А пересылка?

– Ну, я не знаю, – развел руками Манукевич.- За что купил, за то и продаю.

– А это мысль, – сказал я сам себе. – Можно свалить из учебки. Из

"линейки", говорят, раньше домой отпускают.

– Всюду одинаково отпускают. А я себе уже нулевую хэбэшку заначил.

– Зачем тебе хэбэшка? Лучше "парадку" найти приличную.

– В хэбэшке, в пилоточке, с вещмешком – самый шик. Как с войны.

– Колун ты, Макс, – захохотал я. – Подмосковный писарь с войны вернулся. "За нами Москва, враг не прошел. Мы все бумажки написали ровно".

– Кончай прикалываться. Это будет супер.

– Скорее бы этот супер…

В казарме был бедлам. Москвичи, отслужившие и полгода, и год, и почти полтора гуляли по казарме, сидели в курилке, общались с сержантами, которые еще полгода-год тому назад были такими же курсантами. Многие приехавшие прошли эту же, ковровскую учебку некоторое время тому назад.

– Ха, Серега! – увидел я сержанта-москвича, с которым мы были курсантами одного учебного взвода.

– Санек, привет. Хук справа или слева? – предложил присевший в стойку однополчанин, имевший на груди значок кандидата в мастера спорта.

– Маваси-гири в голову, – ответил я, и мы, ударив кулак в кулак, обнялись. – К нам?

– Да куда пошлют. Сказано к вам, у кого не получится – поедут в

Гороховец и так далее. А у вас ничего, нормально. Я бы остался.

– А я бы уехал. Ты где служил?

– Курсы "Выстрел". Полк обеспечения учебного процесса. Шестьдесят километров от Москвы.

– А давай махнемся?

– Как это "махнемся"?

– Ты сюда, а я на курсы.

– А кто же разрешит?

– Вас с курсов много?

– Человек восемь или десять… Но сержантов только четыре.

– Тогда я пойду, выясню. Ты пока у меня во взводе располагайся.

Лады?

– А твои духи меня обижать не будут? – пошутил боксер. – Я буду тут.

Я пошел говорить с сержантами нашей и соседних рот. Последнее время мы обсуждали вопрос о сроках увольнения в запас, хотя служить нам оставалось больше, чем полгода каждому. Полгода могли растянуться и на долгих девять месяцев, поэтому обсуждались все варианты сокращения уже давно надоевшей армейской службы.

Предложения о сокращении срока путем членовредительства большинство отметало, как ненужные.

– Зря ты не слушаешь, – гоношился Андрейчик. – Королев из седьмой роты вырезал себе гланды через неделю после приказа и был уволен в запас. А Виноградов из "спецов" сделал себе насечки на глаза. И зрение исправил и домой первым уехал. Никаких тебе дембельских аккордов. Больного никто не трогает.

Мы пожимали плечами. Лезть под скальпель хотелось далеко не каждому, но о возможности уволиться раньше через "линейную" часть шансов почти не было. И тут он появился. Да еще какой шанс. Курсы

"Выстрел" считались верхом нормальной службы, как зарекомендовавшие себя среди солдат, во-первых, близким нахождением к столице, а во-вторых, практически отсутствием дедовщины из-за постоянной занятости всего полка обеспечением учебного процесса.

– Товарищ гвардии майор, – стоял я на вытяжку перед замполитом части, – разрешите обратиться?

– Обращайся, – настроение у замполита было хорошее.

– Я прошу перевести меня служить в линейную часть. Хочу почувствовать настоящую службу.