– Я тут еще посижу немного и уйду, не обращай на меня внимания.

Как и когда капитан Коблень вышел из казармы, я даже не заметил.

Посмотрев на часы и оценив, что где девять без десяти, там и девять ровно, я перевел часы на десять минут вперед.

– Рядовой Касымов, ко мне! – крикнул я дневального.

Тот сразу подскочил ко мне, прикладывая руку к пилотке.

– Остаешься дневальным за дежурного. Понятно?

– Так точно.

– Что делает дневальный за дежурного?

– Докладывает, что происшествий не случилось.

– Не произошло. Не "не случилось", а "не произошло". Понятно?

– Так точно.

– Вперед. А у меня положенный четырехчасовой сон. Разбудишь в час. А до этого: не будить, не кантовать, при пожаре выносить первым.

Поспать мне не дали. Без двух минут девять в роте раздался крик дневального:

– Дежурный по роте, на выход.

Крик означал, что пришел кто-то из командиров взводов или командир другой роты, и делать мне там нечего. Как же я глубоко ошибался.

– Ты чего кричал, солдатик? Чего кричал? – голос Салюткина, казалось, вот-вот сорвется. – И где этот гребаный дежурный по роте?

Где он?

– Спит.

– Спит? Кто ему позволил? Ко мне его. Немедленно.

Голос Салюткина я слышал хорошо и тянул время.

– Товарищ сержант, товарищ сержант, – потряс меня за плечо дневальный. – Вас товарищ лейтенант.

– Слышу, слышу, – зевая, я надел штаны и влез в тапочки.

Салюткин восседал за столом в каптерке.

– Это что за внешний вид, солдатик? Одеться.

– Нафига?

– Одеться – я приказал!!

Я вернулся к койке, так как спор мог только уменьшить время моего сна, надел армейскую рубаху, застегнул пуговицы, нацепил ремень и вернулся в каптерку.

– Кто дежурный по роте?

– Касымов.

– А ты кто? Хрен собачий?

– А я – отдыхающий дежурный согласно уставу.

– Почему крючок расстегнут? Почему ремень расслаблен? Опупел, солдатик?

– Сержант. Я сержант, товарищ лейтенант.

– Так скоро станешь солдатиком.

– Ну, это, слава Богу, не в Вашей компетенции.

– Ты совсем обурел. Крючок застегни.

– Я спать иду, зачем мне там застегнутый крючок?

– Ты совсем охренел, козел? Ты обязан стоять по уставу с застегнутым крючком.

– На себя посмотрите, товарищ лейтенант. Погоны неуставные, фуражка – тоже.

Фуражки с огромной площадью и загнутой вверх передней частью уже входили в моду среди генеральского состава, как и вышитые золотые звездочки на погонах, которые пристегивались поверх рубашки. Устав такую униформу не разрешал, жестко контролируя установленные правила, но отдельные офицеры, имеющие связи или высокопоставленных родственников, носили, как и генералы, вышитые погоны и фуражки именуемые "аэродромом".

– Мне погоны, между прочим, жена вышивала.

– Серьезный аргумент.

– А фуражка – подарок генерала…

– Да носите сколько угодно, товарищ лейтенант. Меня не трогайте.

– Ты вчера нарушил мой приказ.

– Я выполнял приказ "кэпа".

– А кто тебя в город отпускал?

– Комполка.

– Врешь. Комполка не отпускает в город. Ты подделал подпись. Я тебя посажу!! Вынуть все из карманов на стол!!

– Обыск? Несанкционированный обыск, товарищ лейтенант?

– Осмотр. Старший по званию имеет право провести осмотр содержимого в карманах своего подчиненного.

Тут он был прав, а закон, как говорил Остап Бендер, надо знать и чтить. Я выложил все, что было в карманах. Салюткин вывернул наизнанку все записные книжки, комсомольский и военный билеты, снял с них корочки пытаясь найти запрещенное. Попутно наехал с вопросом, почему у меня с собой два, а не одно письмо. Но не нашел ничего противозаконного или запрещенного.

– Где остальные увольнительные записки? Где?

Тут я понял, что он искал, и порадовался собственной прозорливости.

– Нет, и не было. Вот одна была. На столе лежит.

– Я ее проверю. Я ее отнесу к экспертам.

– Проще к комполка сходить. Заодно "по рогам" получите, что отказались выполнять его приказ, – нагло заявил я.

Салюткин выскочил из-за стола и кинулся ко мне. Ростом он был пониже, но приблизительного одного со мной веса.

– Ты совсем охренел солдатик? Окабанел, да? Я тебя научу уму-разуму.

И с этими словами Салюткин ударил меня в грудь. Я выставил руку, закрываясь. Он ударил еще раз. Затем удары посыпались один за другим. Я отбивался, выставляя блоки, отходя назад, контролируя себя, чтобы не врезать ему обратно. Фингал под глазом у офицера мог мне грозить не только дисбатом, но и тюрьмой. Салюткин не успокаивался и продолжал молотить руками. Отходя, я уперся в стол и скосил глаза, чтобы найти путь дальнейшего отступления. В этот момент лейтенант, сделав обманное движение, сильно стукнул мне кулаком в солнечное сплетение, на чем мой самоконтроль закончился.

Еще в девятом классе я, уйдя от удара одноклассника в глупом мальчишеском споре, автоматически выбросил правую руку вперед в выпаде, и только разделяющий нас стол спас его от того, что разлетевшийся хрящ носа не вошел в мозг. О том, что я натворил, я понял только через несколько минут. Однокласснику долго собирали носовой хрящ в военно-медицинской академии, ругая сотворившего это хулигана. В этот раз я бить не стал. Может быть, по причине того, что контроль был еще не полностью потерян, может быть, потому, что пытался перехватить руку офицера, которая проскочила сквозь мой блок. Я схватил имеющего со мной один вес обидчика за плечи, рванул его в сторону, сделал правую подсечку, и мечтающий стать командиром роты гвардии лейтенант Салюткин полетел через каптерку как пташка.

Такого поворота Салюткин не ожидал. Озираясь по сторонам и ища выпученными глазами поддержки у Бугаева, он вскочил, и я с ужасом увидел, что его выглаженная рубашка вылезла из брюк, две пуговицы отлетели, а самое страшно, что погоны лейтенанта, так бережно вышитые ему любимой женой, остались у меня в руках. Я ошалело смотрел на смятые погоны, и в голове неслось: "Вот теперь точно кранты. Сорвал погоны с офицера. Посадят, как пить дать, посадят.

Если он сейчас побежит в штаб полка – мне уже ничего не поможет". В ужасе я отшвырнул лейтенантские погоны на стол, где лежали мои записные книжки и документы. Чуть замешкавшийся Бугаев кинулся ко мне и схватил меня в охапку своими огромными лапищами.

– Бугай, да не буду я его бить. Пусть сам не лезет. Пусти.

Бугаев, закрывая не то меня от Салюткина, не то Салюткина от меня, медленно разжал руки.

– Бугаев. Никуда его не отпускать. Чтобы сидел здесь,- взвизгнул лейтенант и, подобрав погоны и пуговицы, выскочил в коридор.

"Побежал в штаб полка", – вновь подумал я. – "До свидания, мама дорогая".

Минут через пять, лейтенант вновь заскочил в каптерку. Пуговицы были уже пришиты, погоны как-то расправлены и располагались на узких плечах.

– Не выпускай его. Я ему сейчас устрою.

Через полчаса Салюткин вернулся довольный и сияющий, как начищенная пряжка солдатского ремня.

– Бугаев, веди его на гауптвахту. Вот записка об аресте.

Оставив все записные книжки у писарей, я отправился вместе с

Бугаевым на дивизионную гауптвахту.

– Товарищ капитан,- приветствовал начальника караула артиллерийского полка Бугаев. – Я Вам арестованного привел.

– На фиг он мне нужен?

– Вот записка об аресте.

– Дай глянуть. Трое суток? Ты чего такого натворил, сержант?

– Поспорил с лейтенантом о взглядах на духовную жизнь.

– В общем, послал взводного нахрен?

– Не совсем. Спор вышел небольшой…

– Ну, это не мое дело. Вытряхивай все из карманов.

– Я… это… пошел? – мялся Бугаев.

– Иди, иди. Дня через три заходи…

Бугаев вышел.

– Давай, давай, все, что есть выкладывай. Ремень снимай, пояс.

– Да у меня ничего и нету. Вот только конфеты.

– И конфеты выкладывай. Выйдешь – получишь.

– Лучше давайте сейчас съедим, а то не хорошо получается, конфеты в сейф прятать. Угощайтесь, ребята.