– Типун Вам на язык.

– Шучу я, шучу. "Губа" переполнена, но ничего не поделаешь. В четвертой камере старший – "морячок". Он десять суток вместо резервистской схлопотал. Так ты его ответственным на уборке первого

КПП до завтрака поставь. А во второй камере два писаря сидят. Был приказ о запрете выходить солдатам в городок, их за ужином патруль в офицерской столовой взял. Утром этих толстозадых точно с "губы" снимут, а у меня туалет протекает, все время дерьмо течет. Ты их поставь каждые два-три часа сортир чистить. Пусть им хоть один день службы запомнится.

– Поставлю.

– Забыл сказать. В трех крайних камерах сидят осужденные. Они отправки в "дизель" ждут. Ну, ты сам в курсе. А я утречком после завтрака подойду.

Караул пришел в караульное помещение. Наряд приняли быстро, рассчитывая, что при сдаче никто с дембелями спорить не будет. Я перепроверил всех находящихся на гауптвахте по списку. Тарамана среди них уже не было. Днем раньше его отпустили в часть для решения вопроса с "невестой". В последний караул солдатский ужин просто не полез бы ни одному из дембелей в горло, и мы отправили молодого солдата в соседний магазин за продуктами. Весь ужин, который принесли караулку был отдан содержащимся на гауптвахте. Я уже собирался уходить спать, как мне сообщили, что привели еще одного

"зека". Арестованным оказался Кац.

– Володька, дембель на носу, а ты на "губу"? Чего натворил?

– Прапорщика помнишь? Я ему между глаз съездил.

– За дело?

– По пьяни. На кухне уже не бываю, от безделья схожу с ума. Пять суток получил.

– Пойдем, я тебе камеру до утра определю. Хорошая, сам в ней сидел.

Ночью мне пришлось один раз встать. Скучающий в охране гауптвахты

Прохоров заметил большую крысу. Умудрившись зажать ее сапогом, он подцепил животное на штык-нож и закинул через смотровое окошко в камеру осужденному. Крик поднял всех. Солдат забрался с ногами на постель и орал истошным голосом.

– Чего ты орешь? Она тебя укусила?

– Нет. Она большая, большая.

Крыса сидела в противоположном от двери углу, забившись туда так, что после ее ухода должен был остаться отпечаток.

– Прохоров, твою мать, убери доску, чтобы ей проход на кухню не загораживать. Вперед, скотина, – пнул я сапогом крысу, давая ей путь к отступлению. Крыса взвизгнула и понеслась по всему коридору к спасительной дыре. Прохоров схватил доску.

– Оставь ее. Дай мне поспать, а не крыс на дембель ловить.

Из туалета шла страшная вонь. Я снова отправил писарей чистить сильно пахнущее испражнениями заведение и, поручив Прохорову загнать работников пера и машинки в случаи исключительно чистоты туалета обратно в камеру, ушел спать.

Утром меня растолкал начкар.

– Горазд ты спать. Вставай. Надо на первом КПП порядок навести.

Ильящук сказал, что ты в курсе.

– В курсе, в курсе. Евсеев, вставай, вечный младший сержант.

Пошли, герой страны советов и ее окрестностей.

Я вывел часть заключенных, оставив писарей под присмотром Евсеева наводить снова порядок в продолжающем течь туалете, и повел солдат, вручив им метлы и совковые лопаты, к КПП.

Старшим по уборке, как и рекомендовал Ильящук, был назначен матрос, выглядевший как старый дед среди двадцатилетних пацанов. Он не только гонял всех арестованных, но и сам махал метлой в удовольствие. Трех человек я вывел за пределы ворот подмести прилегающую территорию, сел на край нижней ступеньки, положив короткоствольный АКСу на коленки, и задумался.

– Сержант, пойдем. Наверное, уже завтрак привезли.

– Куда пойдем? – поднял я голову.

– На "губу". Куда? – передразнил меня матрос.

– А вы уже закончили?

– Давно уже. Все стоят построенные в колонну по два. Тебя будить не хотели. Держи автомат, – он протянул мне АКСу. – Ты не проснулся, даже когда он у тебя свалился. Я его в сторону убрал, чтобы не светиться.

До меня начало доходить произошедшее. Напряжение последних дней достигло такого предела, что не я просто уснул, а проспал и падение оружия, и тот момент, когда у меня его забрали.

– Времени сколько?

– Восемь, сержант. Восемь утра, – улыбался мужик в тельняшке.

– И офицеры все уже прошли? И никто не разбудил? Чудеса.

– Чудеса начнутся, если завтрака не останется. Война войной…

– Знаю. Пошли.

Мы вернулись в караульное помещение. Я отправил всех в столовую на "губе", где уже ждал завтрак. Поев, я сел играть в комнате начальника караула в шашки с Прохоровым, пока не пришел старший прапорщик Ильящук.

– Саня, кончай тут сидеть. Пойдем, я тебе косы дам.

– Я косить не умею… Умел бы – не служил.

– Есть те, кто умеют. Ты сиди, я двоих приведу и косы принесу. У меня два косаря сидят, к ним в придачу еще троих тебе дам. У первого

КПП трава по пояс. А ты мне сюда Евсеева пришли, пусть писаря порядок на "губе" наведут. Или хочешь его на КПП?

– Не. Я на траву, а он…

– Вот и славненько.

Получив косы, я вывел пять человек туда, где утром чуть не проспал свой автомат. Косаря свою работу знали и усердно махали инструментами из стороны в сторону. Остальные сгребали сено и складывали его на плащ-палатку. В здании первого контрольно-пропускного пункта располагался начальник караулов.

Капитан Самойлов был в хорошем расположении духа и решил снова послушать историю о том, как я высказал свое отношение командиру части. Мы философствовали с ним о правде жизни.

– Пошли, покурим, – предложил капитан. – А то один раз позволишь покурить в комнате, потом не допросишься всех выйти на улицу.

Выйдя в коридор, он достал сигареты, затянулся, и, приоткрыв полузеркальную дверь, высунул сигарету наружу КПП. В проеме двери показалось знакомое лицо, и через секунду в коридор вошел мой отец.

Я так оторопел, что, не найдя слов, вместо приветствия спросил:

– Ты чего тут делаешь?

– Чего я тут делаю? Это чего ты тут делаешь?

– Родину охраняю от врагов империализма. Вот! – и я поправил автомат на плече.

– Тебе больше заняться нечем, как дурака валять? Поехали. На даче все заросло, копать некому.

Его предложение озадачило меня еще больше.

– Па, дай я хоть автомат сдам. И вон, у меня пацаны без присмотра. Надо их на губу вернуть. Ты не торопишься?

– Уже нет. Совещание у министра закончилось рано, дел нет. Я электричкой сюда.

– Давай полчасика посидим в беседке, пусть закончат.

Я познакомил бывшего командира с отцом. Они пожали друг другу руки. Комендант попрощался и, сославшись на неотложные дела, вернулся в свою комнату. Отец прошел на территорию части без предъявления каких-либо документов. Мы сели в тени беседки.

– Ты почему до сих пор тут?

– Причин много.

– А чего, оболтус, не позвонил? Мать психует. Ей звонил какой-то

Доцейко и сказал, что ты через несколько дней будешь дома. Она ждет, тебя нету. Распсиховалась. Говорит, езжай, проверь, что случилось. Я оформил командировку, тем более что надо было пару вопросов решить с министром, и сюда. Так что произошло?

Я начал рассказывать отцу о последнем месяце. Где-то он смеялся, где-то укоризненно качал головой. Во время повествования к нам подошел один из арестованных.

– Сержант, будь человеком. Пусти в роту. Мне пацаны сказали, посылка пришла. Ужас как сгущенки хочется. На двадцать минут отпусти. Я за слова отвечаю.

– Только не подставь. Беги. У тебя двадцать минут.

Солдат убежал.

– Ты зачем его отпустил? А если он не вернется?

– А куда он денется? Или я сам на "губе" не сидел?

– Я не сидел.

– Плох тот солдат, что не сидел на гауптвахте. Не переживай, вернется.

Солдат вернулся через полчаса. Я построил солдат и вернулся с ними на губу. Отец, сам когда-то служивший старшиной автороты, без возражений остался снаружи караульного комплекса, как того требует устав. На гауптвахте Евсеев сидел на крыльце.

– Там порядок? – спросил я, проходя внутрь.

– Наверное, – меланхолично ответил младший сержант.