– 1. Я не был последним в списке, составленном в этой части плаката в алфавитном порядке, после меня следовали немец, мордва, уйгур и удмурт, имеющие тот же количественный состав.

"Один на весь батальон. Круто", – подумал я и вернулся в канцелярию. Не успел я углубиться в дела, как дверь распахнулась, и в комнату ввалилась толпа солдат и сержантов. Первым стоял Боров.

– Ханин, ты тут всех и всё знаешь. И, говорят, что у тебя есть книги учета личного состава?

– Есть такое дело.

– Так, может быть, ты знаешь – кто в батальоне еврей.

– Знаю.

Толпа затихла в ожидании, но я молчал.

– Кто? – замер Боров.

– Я.

Если бы режиссеру надо было снять состояние шока большой группы людей, одетых в военную форму, то это был тот самый момент. В моей голове проносились разные мысли от того, что могло бы со мной произойти, появись этот стенд в начале моей службы до того, что меня может ожидать ближайшей ночью. Ребят из состояния шока вывел командир роты, протискивающийся через застывших, как по мановению волшебной палочки, людей. Оглядев всех стоящих и моргающих, он вновь повернул голову ко мне.

– Ханин, почему посторонние в канцелярии? Ты почему бардак допускаешь в отсутствии офицеров? Ты заместитель командира первого взвода, а у тебя бардак в роте. Построй мне личный состав в коридоре.

Я вскочил со стула, набрал в легкие побольше воздуха, сделал пострашнее лицо и крикнул на всю казарму:

– Вторая рота, строиться!! Строиться я сказал!! Или у вас со слухом плохо?! Бегоооом!!

Звание, должность и срок службы позволяли быть представителем любой национальности. Даже евреем.

Вечером, выйдя на улицу, я был остановлен неприятным для меня окриком из курилки:

– Э, еврей, вешайся.

Я подошел поближе. Был брошен вызов, и как-то надо было отреагировать.

– Кто тут такой умный, что вместо звания стал использовать национальность?

– Ты знаешь чего, еврей, ты тут не выпендривайся, – рыжий Дегеман подошел ко мне вплотную. Рядом с ним встали еще трое его земляков из

Средней Азии одного с нами призыва. – А то мы тебя быстро обрежем… по самые уши. Евреи должны жить в Израиле.

– А немцы в Германии?

– А немцы в Германии. Я бы раньше уехал, но в армию загнали. А вот евреи…

– А евреи будут жить там, где считают нужным. Я думаю, что разговор закончен.

– Не закончен. Мы с тобой еще вечером продолжим.

– Нет, Дегеман. С сегодняшнего дня твой антисемитизм превращается в общество по защите всех евреев нашего батальона.

– Почему?

– Потому, что тут стоят три свидетеля, которые за тебя срок тянуть не будут и сдадут тебя по полной.

– Кому сдадут?

– Не кому, а где – правильный вопрос. Отвечаю: на суде, потому что если хоть кто-то ко мне приблизится еще раз с подобной идеей, то никакие адвокаты не помогут.

– Стучать пойдешь?

– А ты думал, что я о тебя руки марать буду? Я к людям, которые в другой национальности видят врагов, считаю больными, убогими, недоделанными. В общем, дерьмом, о которое пачкаться не считаю для себя приемлемым. Брезгливый я, понимаешь? Но если ты еще хоть раз дернешься, я засажу тебя так, что ты ни то, что Германию, а даже

Фергану еще много лет не увидишь. Понял? У тебя есть прокурорское предупреждение? Второго не будет. Это я тебе обещаю. И "дизеля" не будет. Будет зона, потому что таким, как ты, только там и место. Усек?

Дегеман сплюнул на грязный асфальт курилки, прошипел сквозь сжатые зубы узбекское ругательство и отвернулся. Его друзья тут же расселись на места, переговариваясь на азиатском языке, а я пошел навестить Шейкмана. Меня просто распирало поделиться с ним полученной плакатной новостью. Хотя я никогда не искал специально братьев по национальному признаку, и дома у нас всегда главенствовал космополитизм вместе с идеями социализма о равноправии всех народов, но было что-то мистическое в том, что я единственный еврей в батальоне. Каково же было мое удивление, когда Шейкман меня осадил:

– Что тебя прикалывает? Я тоже один на батальон. А на всю часть нас всего четверо. Ты, я, полковой почтальон Дорфман и повар в танковом полку – Кац. Вы с Кацем одного призыва. Ему тоже скоро на дембель.

Почтальона Мишу Дорфмана, который оказался родом из Алма-Аты, я знал уже давно и именно у него оставил привезенную отцом сумку, имея опыт, что воровство к приближению дембеля растет. А вот о том, что кто-то из представителей моей национальности служит в танковом батальоне, слышал впервые, во-первых, потому что не сильно интересовался этим вопросом до недавнего времени, во-вторых, потому что мы практически не соприкасались с танкистами в нашей повседневной службе – танковый полк стоял отдельно.

Меня вдруг охватило неизвестное мне ранее любопытство. Мне захотелось найти Каца. Может быть, потому, что мне последние дни уж очень активно напоминали о моей национальности, а, может быть, по причине ярко светящего весеннего солнца, провоцирующего на весенние подвиги, но на следующий день я вышел к КПП и поймал машину кэпа.

Водила ехал за командиром части мимо танкового батальона и согласился меня взять с собой. В танковом батальоне кухня стояла чуть в стороне. Небольшое одноэтажное здание с высокой трубой говорило само за себя. Время приближалось к обеду, и уже отдельные представители батальона гуляли вокруг столовой или даже сидели внутри. Каца знали все. Я подошел к солдату и протянул руку.

– Ханин Александр. Ты откуда?

– Володя Кац. Из Свердловска, – спокойно, но удивленно ответил повар, пожимая мне ладонь.

– А я из Питера. Так сказать "жиды города Питера".

– А… понял. Шалом.

– Шолом-Алейхем.

– Какими судьбами к нам?

Я рассказал ему историю со стендом "Рота дружная семья", про

Шейкмана и Дорфмана.

– А я уж думал, что совсем тут один-одинешенек. Ты есть хочешь?

Давай мяса принесу.

Повар вынес большую миску с дымящимися кусками свежесваренного мяса.

– Зеленью посыпать? Давай, наворачивай.

Мы уселись по две стороны стола и стали есть мясо прямо руками, разговаривая на армейские и гражданские темы.

– Кац, чо тут творится? – прапорщик уперся большим животом в спину Володи.

– Зему встретил. Земляк мой.

– Ты тоже из Свердловска? – спросил прапорщик

– Нет, из Питера.

– А почему тогда земляк? – приподнял фуражку на затылок танкист.

– Это, Василич, – закатил глаза Кац. – Такой земляк, такой земляк. В общем, тебе не понять, какой это земляк.

– Ничего не понял. Ладно, черт с вами. Доедай быстро и на кухню.

Скоро обедом кормить надо.

– Накормим, не переживай.

Прапорщик ушел. Мы посидели еще некоторое время, обменявшись адресами на гражданке, пообещали друг друга по возможности навещать, и я вернулся в часть на попутном грузовике.

– Ты где был? – поймал меня Гераничев, как только я вернулся в роту.

– В армии.

– Знаете, Ханин, я решил написать письмо на работу Вашему отцу.

– Пишите. Только, если можно, без ошибок.

– А кем работает Ваш отец? – пропустив мою колкость, и прищурив глаза, спросил взводный.

– Инженером.

– Каким инженером?

– Наверное, хорошим. Я не знаю, мне не докладывают.

– Есть просто инженер, а есть главный инженер, – не унимался лейтенант.

– Главный инженер, товарищ лейтенант, он тоже инженер.

– Я прочел в книге личного состава, что Ваш отец работает главным инженером. Только не понял, какого завода.

– Машиностроительного.

– Что Вы тут дурочку валяете? Не понятно, что я спрашиваю? Какого машиностроительного?

Я уже сам начал заводиться от тупости и ограниченности лейтенанта.

– Ленинградского.

– Я догадываюсь, что не самарского. Какого? – повысив голос, переспросил взводный.

– Для тех, кто на броневике повторяю еще раз: на ленинградском машиностроительном заводе. Ленмаш. Разве так сложно понять?

– Вот я и напишу письмо его директору, – обрадовался лейтенант. -