– Чего читаешь? – застал меня врасплох ротный.

– Книжку.

– Вижу, что не газету. Про что?

Я пожал плечами.

– Стихи.

– Ты стихами интересуешься? – ротный взял у меня из рук сборник.

– У нас скоро конкурс, выступишь.

– Клоуном?

– Стихи читать будешь. Выучишь и прочтешь.

– Чьи? Агнии Барто на армейский лад?

– Да хоть папы Римского.

– А он стихи пишет? Я итальянского не знаю.

Ротный, высоко подняв плечи, тяжело вздохнул, ничего не ответил и вышел из канцелярии.

От продолжения чтения меня прервал замполит четвертой роты.

– Слышь, Ханин, ты же парень грамотный, писать умеешь. Помоги мне.

– А Вас, товарищ лейтенант, разве в училище писать не учили?

– Перестань умничать, у тебя почерк лучше и слог… В общем, мне надо составить письмо родителям солдата.

– Ну, если родителям солдата, тогда давайте.

– Курочкин, иди сюда, – крикнул замполит в дверь, и туда протиснулся худой, глупо улыбающийся солдат, у которого пилотка висела практически на ушах.

Курочкина знала если не вся часть, то уж весь первый батальон однозначно. Не знаю, на каком периоде службы, но его опустили.

Опустили так, как опускают в зоне. Узнал я об этом случайно, когда в один из нарядов три сержанта были мной остановлены перед самым выходом из расположения.

– Мужики, двенадцатый час ночи. Вы куда?

– В четвертую, там "защеканец".

– Кто?

– Пидор там. Его в жопу все трахают. Он от удовольствия прям повизгивает. Айда с нами.

– Не, мужики. Я – потомственный лесбиян и предпочитаю исключительно женщин.

– Он так в рот берет…

– Еще откусит. Я лучше как-нибудь перетерплю.

Сержантов спугнул поднимающийся по лестнице дежурный по полку.

Он-то и застукал любителей анального секса во время самого действия.

Не разделяя воодушевление солдат, он отправил всех участников на гауптвахту, и слух о событии быстро покинул территорию части. Через пару дней на курсы "Выстрел" приехал генерал-полковник Попков. Его черная Волга в сопровождении еще трех машин остановилась около здания курсов, из которых выскочил генерал-майор Генералов.

– Товарищ генерал-полковник…

– Генералов, твою мать. Кончай трындеть, веди меня в роту пидарасов!

Оставив полковника Седых, профессионального психолога, генерал-полковник уехал восвояси, а пятно "замыли". Никого из участников гомосексуальной оргии несмотря на то, что статью в уголовном кодексе никто не отменял, не посадили, а тихо разослали по разным воинским частям. Скандал был замят, а Курочкин так и остался в части. Из-за того, что большая часть солдат была на подготовке к учениям, а меньшая закрывала грудью амбразуру в виде постоянных нарядов и мелких обеспечений учебного процесса, то о Курочкине все подзабыли, но лейтенант решил проявить собственную инициативу.

– Значит так, пиши. "Уважаемые родители рядового Курочкина. Ваш сын, Вася Курочкин, был хорошим солдатом, стоял в нарядах, охранял спокойствие нашей Родины. Но однажды он испортился: стал брать у своих товарищей в рот, давать в попу…" Как лучше написать в попу или в задницу?

Я сидел, ошалело смотря на молодого, двадцатидвухлетнего лейтенанта, и не мог выговорить ни слова. Положив ручку на стол, я, собравшись с силой воли, сказал как можно спокойнее.

– Я такое писать не буду.

– Как это не будешь?

– Такие письма родителям не пишут.

– Ты чего охерел? Он чего в жопу не трахнутый? Или в рот он не брал?

Я посмотрел на Курочкина. Солдат стоял спокойно и непринужденно, глупо улыбался.

– Он, урод, стоит и лыбится. Ты видишь, что он лыбится. Пиши.

– Не буду я писать, товарищ лейтенант. Хотите, сами пишите.

– А я прикажу.

Эта фраза выбила меня окончательно из равновесия.

– Да пошел ты знаешь куда? Тебе надо – сам и пиши. Ему еще жить и жить. Может быть, человек сделал ошибку в жизни, так надо его родителей убивать? Пусть своей жизнью живет. Вернется – захочет, сам им все расскажет. А нет – я осуждать не буду. Он из городка, где все друг друга знают. Я такое письмо писать не буду. Все, товарищ лейтенант, мне уйти надо. Извините. Выйдете, пожалуйста, мне канцелярию закрыть надо.

Лейтенант без слов вышел из канцелярии и покинул расположение роты в сопровождении Курочкина. Я никак не мог успокоиться и пошел в офицерский городок просто прогуляться, проветрить голову. Сняв в сберкассе рубль, я направился в детское кафе, где очень хорошо делали кофе. За распитием прекрасного напитка меня и застукал ротный.

– Ты чего тут делаешь?

– Кофе пью.

– А кто тебя отпускал?

– Мне сегодня в наряд по роте, если кофе не попью – опять усну, а так, может быть до утра…

– Ну-ну… посмотрим, как ты не уснешь.

Утром я докладывал ротному.

– Товарищ старший лейтенант, за время Вашего отсутствия происшествий не случилось, за исключением того, что я был пойман дежурным по полку.

– Спал?

– Не. Прилег.

– Значит, спал. И кофе, значит, не помог.

– Я, как боец Брестской крепости, до полчетвертого держался…

– Я подумаю, как тебя наказать.

Эта фраза означала, что наказания в очередной раз не последует, и я спокойно повел оставшихся в роте солдат на завтрак.

Днем все, кто не был на работах по выкапыванию траншеи, уехал на обеспечение учебного процесса, который никогда не прерывался, несмотря на отсутствие личного состава, и в роте, кроме наряда, остался каптерщик.

– Санданян, – крикнул ротный из канцелярии. – Наведи порядок в шкафах.

Санданян, чего-то буркнув, ушел в каптерку. Ротный вышел из канцелярии, подошел к одному из шкафов, где хранились вещевые мешки, и тут же ему на голову свалился какой-то грязный бурдюк.

Рассвирепев, старлей начал выкидывать все из шкафа, разбрасывая по расположению. Один вещмешок развязался, и из него посыпались котелки.

– Санданян, японский городовой. Собери все это немедленно.

– Я один не смогу.

– Так возьми наряд в помощь. Ханин, отправь кого-то на кухню, чтобы термос "в поле" отослали, и помоги Санданяну.

Помогать наглому каптерщику мне совершенно не хотелось, да и служил армянин на полгода меньше меня, и я встал чуть поодаль. Но и

Санданян работать один явно не собирался. Он уже давно прописался в роте каптерщиком и дальше столовой из нее не отходил. Рассказывали, что в первые полгода службы командир второго взвода вывез его на стрельбище, где Санданян должен был исполнять обязанности помощника гранатометчика. В задачу будущего бойца со штанами и сапогами входило только два действия: после выстрела вставить новую ракету в

РПГ и, сев рядом, заткнуть руками уши в ожидании следующего выстрела. РПГ – противотанковый гранатомет – выглядел как полая труба с курком и прицелом, и Санданян решил сесть не сбоку гранатометчика, а сзади, чтобы посмотреть в отверстие трубы, куда полетит выстрел. Взводный в два прыжка оказался рядом, увидев, как

Санданян уселся на корточки позади хвостовой части гранатомета. Все произошло за доли секунд. Старлей ударил ногой в плечо солдата, тот рухнул в снег, и в ту же секунду выхлопные газы от выстрела ушли между взводным и дураком в армейской форме.

– Зачэм ударил? – обиделся армянин.

– Жизнь тебе, дураку, спасал. Выхлопные газы из РПГ башку метров на пять сносят. Независимо от того, сколько в этой башке мозгов.

– А что тут случилось? – повернулся к ним ничего не слышавший от звука выстрела гранатометчик.

После этого случая Санданяна больше "в поле" не пускали, сделав каптерщиком до конца службы, что его только радовало.

– Давай, помогай, – не желая наклоняться, нагло посматривая из-под полуопущенных век, вальяжно сказал мне Санданян.

– Ты работай, солдат, работай.

– Ротный приказал, чтобы наряд помогал, а наряд – это ты.

– Ротный тебе задачу поставил, вот и выполняй ее, душара.

Каптерщик приоткрыл глаза шире и схватил меня за рукав.

– Быстро, я сказал, – почти выплюнул он сквозь зубы мне в лицо.