Думал я и о том, что же попытается предпринять Кэп, чтобы разобраться в том, что произошло в ходе операции «квадрат» и каким образом во всём этом деле был замешан генерал Калугин. Игнатьев уже знал, что в результаты спланированной нами операции неожиданно вмешалась контрразведка и всё подгребла под себя. И здесь рождалась масса вопросов… Не удивлюсь, если кто-то стоящий за плечами майора и полковника Хорева, заинтересовался — а какого чёрта?

Конечно, открыто копаться в этом мутном деле никто не даст, но какое-то отдельное расследование проводиться всё-таки будет, хотя и скрытно. Ну, чтобы никого не спугнуть. Если мне повезёт, я ещё доберусь до того архива спрятанного в афганском кишлаке — наверняка, это облегчит процесс. Правда, я пока даже представить себе не мог, когда же я смогу и смогу ли вообще, добраться до того места, где остался архив. Вернее, часть архива. Ох и полетят же потом головы в погонах…

С другой же стороны, а нужно ли Игнатьеву разбираться во всём этом? Зачем вообще в это лезть?

Почему бы не оставить как есть, отпустить ситуацию? Генерал Калугин очень опасный противник, наделенный большой властью и ещё неизвестно, кто на его стороне. Какие еще погоны с ним связаны?

Очень может быть, что те самые микроплёнки, сожжённые Сизовым на даче, а также та часть архива, что я вытащил из бункера открыто прольют свет на всю эту историю. На явную связь высокопоставленных офицеров КГБ с агентами ЦРУ, на корректирование событий, которые приведут к волнениям в стране, а впоследствии и к развалу Советского Союза…

А быть может всё не так, я думаю совсем не в том направлении и странная деятельность генерала идёт на благо страны. В любом случае, рано или поздно правда всплывёт.

Молча глядя в иллюминатор, я видел только часть крыла, двигатели и темноту. Скоро появятся первые признаки приближающегося рассвета. Сядем в Дамаске, доберёмся до резиденции военного советника, ну а там рутина. Посмотрим.

С одной стороны я был рад вернуться в Сирию — ранее я бывал практически во всех провинциях республики, успешно завершил множество боевых задач. Знал язык, знал местные обычаи. Вот только это не та Сирия, к которой я привык. Временная разница почти тридцать лет. Единственное, что остаётся неизменным — не прекращающиеся волнения, мятежи и военные конфликты, как внутри страны, так и на её границах с соседями.

В салоне было тепло, спокойно. Гул работающих двигателей погружал в сон. Кажется, в какой-то момент, я сам не заметил, как ненадолго задремал…

Проснулся рывком. Сразу же окинул салон внимательным взглядом и понял, что самолёт готовится к посадке.

Выглянул в иллюминатор, ночная мгла быстро отступала, приближался рассвет. Всё внизу было скрыто серыми облаками, земли пока ещё не видно.

Несколько раз во время военных перелетов, в отличие от гражданских авиалиний, сталкивался с тем, что там крайне редко предупреждают о приближающейся посадке. Иногда громкая связь вообще отсутствует, иногда не работает по иным причинам. Это также касается и световой индикация. Никаких стюардесс здесь нет, а слова бортового техника могут и не услышать.

Командир экипажа по громкой связи может, но не обязан оповещать пассажиров, и на практике это бывает далеко не всегда. Причём по разным причинам. И здесь также важна психологическая составляющая. Ничего утверждать не буду, но я летал не один десяток раз, видел разные случаи. Вполне возможно что сейчас, оповещения я просто не услышал.

По своим ощущениям определил, что самолёт начал плавно снижаться. Учитывая сложную обстановку в Сирии, были и определенные риски. И хотя в настоящее время в южной части страны, под Дамаском боевых действий не велось, все равно следовало быть начеку. Южнее — Голанские высоты, оккупированные Израилем, а они любят провоцировать…

АН-12 чуть качнулся, вздрогнул. Нас слегка тряхнуло, некоторые пассажиры проснулись, начали будить остальных.

Спиной я хорошо ощутил, как передается вибрация через корпус. Звук двигателей чуть изменился. Поймали небольшую воздушную яму, но я вполне могу ошибаться насчет авиационных терминов. Я же не летчик.

За бортом по прежнему ничего не было видно, но облака стали куда ближе и плотнее. Темно-серые, тяжелые. Там по курсу грозовой фронт, что ли?

Пассажиры начали тревожно оглядываться, вертеть головами по сторонам и заглядывать в ближайшие иллюминаторы. Спрашивать друг друга о происходящем, строить предположения. Из-за гула, мало что можно разобрать.

Из открывшейся двери гермокабины показался член экипажа в темно-синем летном комбинезоне. Под мышкой у него планшет с торчавшими оттуда листами бумаги.

Лицо серьезное, движения резкие и быстрые. Он явно куда-то торопился.

— Эй! Что происходит? — окликнул его кто-то, но тот лишь отмахнулся. Скрылся где-то за ящиками, почти у самой рампы. Там раздалось металлическое лязганье.

Самолет дал небольшой крен влево, однако высота визуально оставалась той же. Мы меняем курс? Или заходим на второй круг?

Я вновь выглянул в иллюминатор. Ну, точно, экипаж выполнял какой-то маневр, самолет совершал плавный круг по широкой дуге, постепенно снижаясь. Дальняя часть крыла, под мощными потоками воздуха едва заметно гуляла то вверх, то вниз. Это нормальное явление, однако чувствовалось общее напряжение. Моя чуйка тоже подозрительно звенела, но пока ничего не было понятно.

Бортовой техник бросился обратно, но его остановил какой-то полный мужчина, лет сорока пяти.

— Что происходит? — громко произнес он.

— Меняем курс! — отозвался тот, решив что нужно сказать хоть что-то. Пассажиры беспокоились, а это лишнее на борту. Беспокойство легко может перерасти в панику, а отсюда, как вытекающее — необдуманные действия. Учитывая, что большая часть пассажиров — гражданские, несложно догадаться, что они сейчас испытывают.

— А почему?

— Под Дамаском запретили садиться. Летим на восток, на другой аэродром. Там безопасно.

— Тифор? — громко спросил я бортового техника. Во всех аэродромах САР я бывал не один раз.

— Именно! — ответил тот и двинулся дальше. Вскоре скрылся из виду.

Тем временем качка постепенно снизилась, видимо наш АН-12 лег на другой курс. Насколько я помнил, от Дамаска до Тифора лететь не так уж и далеко, примерно минут сорок. Вот только было неясно, на каком расстоянии в данный момент мы находились от столицы Сирии и сколько еще продлится полет. В каком квадрате была произведена смена курса? Вполне возможно, что указание мы получили где-то в районе Хмеймима или даже Хомса. А может и раньше.

Военный аэродром Тифор, особенно в семидесятые годы, был одним из крупнейших военных аэродромов САР. Его, как и многие другие военные объекты, также строил Советский Союз. По-другому этот аэродром еще называли Т4 и Эт-Тияс, но за нашей страной укрепилось именно это название.

В прошлой жизни я часто бывал в тех краях, а в 2016 моя группа даже участвовала в освобождении территории аэродрома от занявших его боевиков. Знатно мы тогда шума навели.

После, одна за другой, шли кампании по освобождению Пальмиры — из-за ковровых бомбардировок, от ее былого величия и красоты мало что осталось. Эх, сколько же воспоминаний сохранилось с тех времен. И хороших и плохих. А еще я погиб тут, выполняя свое последнее задание по освобождению заложников…

Прошло минут двадцать, мы снова начали снижаться.

Здесь было малооблачно. Над облаками было солнечно и светло, а вот под ними уже не так радужно и красиво. Несколько минут и внизу показалась земля, горы и холмы. Стоит отметить, что в Сирии горы совсем не такие, как в Афганистане. Тут в основном выжженные степи, невысокие холмы.

Судя по ощущениям, мы быстро и плавно снижались. Я взглянул на часы — четыре двадцать утра.

Земля постепенно приближалась, стали различаться отдельные крупные объекты, вроде тех же зданий или нефтяных вышек. Попадались небольшие поселения.

Внезапно я напрягся. Чуйка снова дала о себе знать, но пока как-то неясно. Это плохой знак.