– Ну и зачем вам это потребовалось? – спросил, имея в виду нападение на себя.

Югорский пожал плечами:

– Рефлекс. Не люблю я вашего брата.

Макс понимающе кивнул.

– А девушку зачем убили?

– Какую девушку? – Югорский изобразил удивление.

Макс залез во внутренний карман, достал и разглядил на колене измятые фотографии, положил на стол. Темноволосая девушка смотрела на него с улыбкой.

– Мария Викторовна Семенова, две тысячи второго года рождения, выпускница Южно-уральского госуниверситета, замужем, мама годовалой дочки. Пропала неделю назад, пошла в магазин, оставив дочку с соседкой, и не вернулась.

– А я тут при чем?

Макс снова кивнул. Сдвинул фотографию, продемонстрировав другую фотографию – с камеры видеонаблюдения магазина. На ней стояла та же самая девушка, волосы зачесаны назад, убраны в хвост… Серая куртка, усталый вид. Она держала в руке пачку молока, упаковку с овощами и пачку молотого перца. За ее спиной застыл Югорский.

– Как вы так сплоховали? Все продумали, только забыли о камерах в зале, – Макс сокрушенно поцокал языком.

– Да мало ли где я бываю. Я эту девку знать не знаю, – Югорский равнодушно отвернулся.

– Напрасно вы так, Филипп Матвеевич, вашу машину мы отследили от самого клуба «Гризли» до этого супермаркета. Он здесь недалеко, на выезде из города.

– И что?

– Ой, ну вы как ребенок, Филипп Матвеевич, – Макс вскинул здоровой рукой. – В городе же система видеонаблюдения, не знаю, может, вы не в курсе, какие изменения произошли за время вашего пребывания в колонии, но прогресс не стоит, идет семимильными шагами… Камеры установлены на парковке. Вот ваша машина, – Макс снова сдвинул фотографию и показал фото со стареньким «Рено». – Вы подъехали и какое-то время стояли, ждали. Вот рядом с вами остановилась машина Семеновой. Вы последовали за ней… Кстати, зачем? Чтобы убедиться, что она ни с кем не встречается или чтобы удобнее подойти к своей машине?.. А вот, кстати, еще один снимок.

Макс указал на изображения, на которых Югорский оглушает и запихивает в багажник Марию Семенову.

– Через двадцать шесть минут ваш автомобиль остановится на заправке, а еще через восемнадцать окажется в поле зрения камер на въезде в деревню со стороны вашего дома. Иными словами, вы объехали его кружным путем по проселку и вырулили у самого дома. Удобно, верно, иметь жилище на отшибе?

Югорский молчал.

– Не хотите говорить, не надо.

– Вы ничего не докажете. Мужик просто на меня похож, номеров на тачке не видно, а у меня алиби, я с друзьями бухал!

– С Юрием Филитовым? Так он уже признался, что отдал вам вещи и уехал домой… А, точно, я же вам о вещах ничего не сказал!

Макс вытянул из кармана мобильный и открыл фотографию найденных в чемодане Аделии вещей.

– Узнаете?

У Югорского на мгновение расширились зрачки, дрогнула губа. Он быстро собрался – отвел взгляд.

– Ты ничего не докажешь, – пробормотал Югорский.

– Ну, это вам так кажется, – холодно улыбнулся Макс. – Вашу машину, спрятанную на объездной дороге, уже нашли. Со стола вы кровь счистили, конечно, но не все, криминалисты следы обнаружили, так что анализ мы проведем. А машину вы не так тщательно убирали, там наверняка и волосы Семеновой найдутся, и микрочастицы ее пота, слез…

Макс с неприязнью смотрел на молодого парня. Тот еще был уверен в своей правоте, в своей недосягаемости. Он еще не знал, что клетка захлопнулась за ним на этот раз надолго.

– Максим Иванович…

Растерянный голос оперативника заставил его вздрогнуть. Макс оглянулся: из жестяной коробки достали небольшую деревянную шкатулку, простую и вряд ли представляющую хоть какую-то историческую ценность. Внутри нее лежало несколько пуговиц от женских платьев. Макс привстал – он узнал только одну: круглую жемчужную пуговицу, которая отсутствовала на рубашке Глафиры Темных.

– То есть девушек было несколько… – тяжело опустился на табурет Макс. – Расскажешь нам о других девушках, Филипп Матвеевич?

Навязчивое влечение Филиппа заметила только Анна Сергеевна, это ее и спасло. Все, что взял от нее пасынок, – старенькая шкатулка. Он не тронул ее, но догадался, что мачеха приструнит его. Поэтому после смерти отца, оставшись без его безмятежной и всеобъемлющей любви и защиты, сбежал.

Первая жертва была случайной: тетка, собутыльница матери, она упала и не смогла самостоятельно подняться. А Филипп не торопился помочь, наблюдая, как набухает под порезом ткань… и наслаждался моментом. Мать в тот день была слишком пьяна, чтобы осознать. Она тихо радовалась, что к ней перебрался сын, все твердила, как счастливо они заживут. Не зажили – самого Филиппа посадили, и мать он больше не увидел.

Вернулся в заброшенный и покосившийся дом. Сперва постарался привести его в порядок. Но потом смекнул, что так лучше – люди избегают мертвых, даже если эти мертвые – дома. В эту часть деревни никто не заглядывал, а, узнав, что там поселился бывший уголовник, и вовсе стали обходить стороной.

Так он придумал, как утолить свой голод. Старый заброшенный дом с крепким подвалом отлично поглощал голоса и крики. А Филипп был осторожен: он сдерживал голод до тех пор, пока тот не становился нестерпимым, а потому на охоту выходил редко, жертв выбирал послабее, привозил их ночью, подкрадываясь к своему дому на малой скорости с выключенными фарами. Сгружал в подвал жертв, а чтобы не сильно кричали и не пытались убежать, подмешивал в воду снотворное. Нет, он не мучил их, не насиловал. Ему нравилась их кровь: как она пульсирует, вырываясь из раны, растекается жирной пахучей лужицей, как напитывает собой ткани.

Он отпустил первых девушек: накачал их снотворным, вывез в лес далеко от Нового Гнезда, и оставил. Девушки с трудом помнили, что с ними происходило, и были рады поскорее забыть даже то, что помнили. Шрамы имеют свойство затягиваться.

Первая смерть случилась, когда он уже прибрал к рукам сводного братца: тот, сам того не осознавая, приводил к нему жертв. Тихий и улыбчивый парень, да еще и сынок соцработницы, внушал дурочкам доверие, те знакомились с его старшим братом, даже не подозревая, что за тьма плещется в его груди.

Ту девушку звали Надя. От нее осталась крохотная золотая пуговка. Она так вертелась, так вырывалась, кровь так бурно текла из раны, что Филипп впервые испытал настоящий экстаз. Он не смог остановиться, и очнулся, когда кровь уже стала сворачиваться, а глаза девушки навсегда потухли. Ее тело он закопал на соседнем участке, у дома старика Неблюдова.

Потом была Элла – зеленая пуговка с четырьмя дырочками, Раиса – черная шершавая пуговка на ножке, Нина – от нее осталась «памятка» пуговка-розовый бутон. Все они нашли свой покой на одном из соседских заброшенных участков. Он заходил к ним, подолгу стоял над провалившимися холмиками и теребил их пуговки, заново переживая момент их смерти. Ему хватало этих воспоминаний, пока Юрий не сунул ему в руки тот пакет, насквозь пропитанный женским по́том и едко-сладкими духами.

Он хотел их сжечь – не смог, приторный запах манил даже из багажника. Тогда он остановился на парковке у супермаркета и принялся ждать. Он никогда прежде не выходил на охоту без подготовки, в почти голодном обмороке. Он знал, что где-то допустит ошибку и попадется, но ничего не мог поделать с тем демоном, что копошился внутри и требовал новую порцию крови.

И появилась она. Та брюнетка с высоким хвостом. Чуть полноватая, с широкими бедрами, туго обтянутыми джинсовой тканью. Он следовал за ней по пятам, забыв о камерах. Он принюхивался к ней, как зверь, тайком, стоя за ней в очереди, касаясь ее и представляя, как накрутит хвост на кулак, как будет биться эта женщина в его руках, выторговывая себе хоть каплю воздуха, надеясь на спасение до самой последней минуты. И эта минута наступит. Они с брюнеткой встретят ее вместе – ее смерть.

Филипп Югорский глотнул и поднял взгляд на следователя. Того, который его остановил.