Получалось, фото сделано за пару минут до прихода её, Аделии. И почему Нелли так стремительно убежала? До такой степени не хотела знакомиться? Испытывает боязнь новых людей? Что заставило ее так стремительно покинуть мать?

Дочь заворочалась и заплакала навзрыд; у Аделии упало сердце. Она в одно мгновение подскочила и бросилась к дочери – у той был холодный и влажный лоб, а в следующий момент, девочку вырвало.

– Вот это здрасте, – выдохнула Аделия, подхватывая ребенка на руки.

В ее мозгу еще металась мысль, она пульсировала на периферии сознания, не отпускала и не позволяла себя забыть. И Аделия вспомнила ее, когда собирала грязные пеленки: винные бутылки на фото, за спиной Нелли, – они выглядели иначе.

Мысль, сформировавшись, осталась в памяти, но уже не беспокоила, потому что появились дела поважнее: у Аделии заболела дочь.

Аделия как раз ехала в машине скорой помощи, когда почувствовала вибрацию мобильного в сумочке. Догадалась, что звонил Макс, но ответить не смогла – держала на руках дочь. Настя тихо всхлипывала, положив голову на материнское плечо. Аделия тревожно целовала горячий и болезненно сухой лоб дочери и тайком вздыхала – по какому такому закону подлости все неприятности у нее происходили именно в тот момент, когда Макс был далеко и не мог помочь. Вот в прошлом году она упала на ступеньках собственного подъезда и сломала руку. Макс был в командировке в Иркутске. Сестра Татьяна – вне зоны доступа. Родители – за городом. В травмпункт она ехала, придерживая дочь здоровой рукой и надеясь, что той будет в больнице слишком интересно, чтобы начинать капризничать. И потом еще сутки до приезда сестры она готовила, убирала, одевала и раздевала дочь одной рукой.

Когда ей пришла пора ехать в роддом, кстати, Макс был «на трупе» – без связи, где-то в парке, и узнал о рождении Настюши от дежурного, которому Аделия дозвонилась после родов.

Она повторяла себе, что знала, за кого выходит замуж: служба Макса состояла из болезненной примеси чувства справедливости, власти и острого ума. Он повторял: «Если не я, то кто», а Аделия слышала: «Работа важнее всего». Важнее нее самой, важнее дочери, капающего крана на кухне и хлюпающего замка на входной двери. Сперва обижалась, но однажды поняла, что никаким другим Макса не воспринимает. Он нужен был ей весь: с усталыми, покрасневшими от бессонницы глазами и запахом дешевого курева от волос, внимательным взглядом и острыми шутками, с принципиальностью и кристальной честностью. Макс не терпел полутонов и недосказанности, он любил ее так, как мог только он… Долг следователя был продолжением его, его стержнем.

И она прощала ему вечные отлучки, бесконечные вечера в одиночестве, звонки, оставленные без ответа, и пропуск дней рождений и праздников. Прощала ради тех дней, когда он целиком принадлежал ей.

Говорят, сложно быть женой офицера. Женой следователя оказалось быть не многим проще.

Аделия научилась полагаться на себя. Научилась подкрашивать стены и подклеивать обои, подтягивать краны и ругаться с управдомом.

Но грусть, что приходилось все это уметь и – главное – что некому сказать «у меня лапки», возникала вот в такие моменты, когда болела Настя. Да еще и не дома.

Приемное отделение спало. Неторопливый врач осмотрел Настю, предложил госпитализацию.

– Вы здесь на отдыхе? – улыбнулся он.

Аделия рассеянно кивнула, ей очень хотелось прямо сейчас начать жалеть себя, хотелось заплакать, но что толку, если этим она только еще больше напугает дочь:

– Да, три дня…

Врач отмахнулся:

– Это стандартно! Дети в возрасте вашей дочери на море часто подхватывают всякие патогенные «бяки», это обычное дело. На третий день все как раз и «высыпает», – успокоил он ее. – Пара-тройка дней, и будете как новенькие… А сейчас советую вам все-таки понаблюдаться. Может, дома бы вам в этом и не было необходимости, а вот в гостинице…

Аделия согласилась. Пока поднимались на этаж, снова зазвонил мобильный. Аделия, не взглянув на номер, сняла:

– Макс, мы в больнице…

– То есть как в больнице? – голос оказался чужим, но смутно знакомым. – Аделия, что случилось, это Бочкин.

«Ах, точно, источник моих бед и испорченного отпуска», – девушка мстительно сощурилась, но сил злиться не обнаружила. Аделия слишком устала.

– У Насти высокая температура, рвота. Отравление, похоже… Ложимся в стационар.

– Я сейчас приеду.

Аделия не успела ответить «не надо», Бочкин уже бросил трубку и на новые вызовы не ответил. «А и черт с тобой, – решила она. – В конце концов, может, тебе заняться нечем».

Насте поставили капельницу, сделали укол – дочь тревожно засыпала, когда в коридоре послышалась приглушенная брань.

– Я главврачу пожалуюсь, – кто-то кричал шепотом.

– А он на месте?

Пауза, отчаянный вздох:

– Да и черт с вами!

И топот удаляющихся шагов.

В дверь осторожно постучали, и прежде, чем Аделия успела разрешить войти, ее отворили. На пороге вырос Бочкин. Ему совершенно не шел его представительно-бархатистый голос. У Бочкина был жуликоватый вид и знакомо-усталые глаза. Аделии стало совестно за свои мысли, что старому приятелю Макса больше заняться нечем, по его виду было очевидно, что занятий ему хватало. Но он нашел время и приехал. Она кивнула и вышла в коридор.

– Как дочь? – Тимур кивнул в сторону приоткрытой двери в палату.

– Температура спала, спит. – Девушка обняла себя за плечи. – Наверное, я даже зря осталась в больнице…

– Ничего не зря. Заниматься самолечением – последнее дело.

Аделия улыбнулась: так говорил человек, который наверняка переносил на ногах все болячки – от гриппа до воспаления легких, – и только обострение аппендицита могло повалить его на больничную койку.

– Зачем вы приехали?

Бочкин рассеянно отмахнулся:

– Да-а… все равно мимо проезжал.

– Врать не надо, у вас это так же плохо получается, как и у Макса.

Бочкин просиял:

– Так это, одна ж школа! В смысле Альма Матер! – он поднял вверх указательный палец. – А приехал потому что обещал Максу, что присмотрю за вами, пока его не будет. Так что все по справедливости…

Аделия покачала головой – никакой справедливости она в этой ситуации не наблюдала и предпочла бы, чтобы за ней «приглядывал» муж, а не посторонний человек. Но вслух она ничего не сказала – в коридоре появился мужчина в халате. Стремительно подошел к ним:

– Ну что же вы, папаша, не в бахилах! – сделал замечание и перевел вопросительный взгляд на Аделию: – У вас имеются жалобы?

Девушка растерялась.

– Жалобы? Да нет, нас только положили…

Врач нахмурился:

– А чего тогда шухер в приемном отделении, что к нам полиция приехала из-за вас?

Аделия перевела взгляд на Бочкина, у того не дрогнул ни один мускул.

– Во-первых, не полиция, а следственный комитет! – отрезал он, подняв вверх указательный палец. – Во-вторых, ответили бы сразу о состоянии здоровья пациентки, не пришлось бы ксивой размахивать!

– Тимур, – она тихо рассмеялась.

– Макс голову мне оторвет, если у вас тут проблемы будут! – Бочкин для убедительности провел ребром ладони поперек горла и выкатил глаза. – Я по-человечески спросил, как Анастасия Максимовна Александрова себя чувствует, а меня взашей выкинуть хотели.

– И правильно! – доктор назидательно раскачивался с носка на пятку. – Это режимный объект. Вы к себе в тюрьму тоже кого попало пускаете, если этому «кому попало» вздумается посреди ночи выяснить, как там поживает ваш сиделец.

Бочкин фыркнул:

– Ну и фразочки у вас. Да и сравнение такое себе, с душком… Не иначе сериалы поглядываете.

– Поглядываю, – доктор не смутился. – Вы убедились, что с вашими знакомыми все в порядке?

Бочкин бросил беглый взгляд на Аделию. Кивнул:

– В общем, да.

– Вот пошлите тогда отсюда, на выход… – Он подхватил Бочкина под локоть и потянул к лестнице. – А я вас провожу, пожалуй!