Но не сделал этого.

И впервые она увидела — по-настоящему увидела. Он не пытался доминировать. Не пытался подчинить её, наказать или «победить».

Он просто… хотел, чтобы она поела.

Вот и всё.

Чтобы она не умерла.

Потому что они оказались в ловушке на враждебном, ледяном мире. Потому что её человеческое тело долго не выдержит. И потому что — несмотря на его пугающий размер и тот факт, что он, вероятно, способен разорвать врага голыми руками — он старался.

Она вздохнула.

— Ладно, — пробормотала она себе под нос. — Ты стараешься. Я тоже попробую.

Она сильнее закуталась в мех и снова взглянула на контейнер, подавив гримасу.

От него всё ещё пахло смертью и отчаянием, но живот уже ныл от голода.

Ей нужна была еда.

Она была бы дурой, отвергни она всё, что могла получить.

Она подняла руку.

Жестом позвала его.

Он двинулся сразу — плавно, бесшумно, послушно её сигналу. Это тоже удивило её.

Она ожидала, что он просто подаст контейнер или поставит его на колени. Но вместо этого он сделал то, чего она никак не ожидала.

Он опустился на колени.

Прямо перед ней — огромный, тёмный, странный. В золотом свете кабины его синяя кожа мерцала, а старые шрамы поблёскивали, крылья висели как тени из металла и плоти.

Затем он зачерпнул из контейнера ложкой — длинной, трёхзубой и довольно-таки функциональной.

И поднял порцию ко рту.

Она моргнула.

Уставилась.

— Ты… — голос застрял.

Он собирался её кормить?

Как будто она… беспомощна?

Или…

Нет.

Не беспомощна.

И не унижаема.

В его позе не было насмешки.

Это было… что-то другое.

Забота.

Она ощутила это прямо в груди — как удар.

Не то кормление, которое дают скоту. Или пленникам. Или игрушкам.

Нет. Это было мягко.

Осознанно.

Он… ухаживал за ней.

Шок пригвоздил её к сиденью, горло пересохло.

Она посмотрела на его шлем — на безликую маску, которая скрывала его от неё даже сейчас. Но его тело — тепло, неподвижность, абсолютная сосредоточенность, с которой он держал эту странную инопланетную ложку — говорило гораздо громче любых слов.

Он кормит меня.

Она должна была отказаться. Отпрянуть. Покачать головой. Показать характер. Но она не сделала ничего из этого.

Она открыла рот. И позволила ему кормить себя.

Будто в трансе, она подалась вперёд и приняла первый кусок.

Вкус ударил мгновенно — слегка металлический, клейкий, с едва уловимой овощной ноткой, но в основном это была слизь. Не отвратительная — просто пустая. Как будто ела чьи-то воспоминание. Как будто глотала призрака.

Но происходило ещё кое-что. То, чего она не понимала.

Потому что он стоял на коленях.

На коленях. Рядом с ней.

Такого она не ожидала. Не ожидала, что он снизойдёт до неё по собственной воле, уменьшит разрыв в их силе. Она думала, он всегда будет возвышаться, приказывать, напоминать ей, что она ниже. Вещь. Питомец.

Но это?

Это было чем-то другим.

И это должно было казаться унизительным.

Но не казалось.

Это было… завораживающе. Запретно.

Она взяла ещё один кусок. И ещё...

В его действиях была настойчивость — почти сила — в том, как он подносил ложку к её губам. Не поспешно, не грубо — но уверенно. Словно он решил, что она будет есть, и вот как это будет происходить.

Иного варианта просто не существовало.

Но даже это — его настойчивость — не ощущалась жестокостью.

Это было… защитой. Намерением.

И, чёрт возьми, она позволила ему продолжать.

Постепенно еда стала менее отвратительной. Вкус притупился. Текстура перестала раздражать. Может, дело было в тепле, что разливалось по животу, или в том, что голод отпускал. А может — в том, что он ни на мгновение не давал ей почувствовать себя меньше, даже когда кормил её, ложка за ложкой, будто она значила для него что-то.

Постепенно те ужасные, зелёные, торгующие рабами твари отступили в её памяти.

Постепенно она заново обрела сам акт еды.

Когда контейнер опустел, она почувствовала себя… сытой.

Сытой — не только едой, но и тем, чего у неё не было много дней.

Силой.

Теплом.

Надеждой.

Она медленно выдохнула, лишь сейчас замечая, как сильно была напряжена каждая часть её тела. Плечи опустились. Голова чуть склонилась, тяжёлая от усталости.

За окном — лишь тьма. Солнце, или то, что здесь называлось солнцем, давно исчезло. Мир погрузился в глубокую, абсолютную ночь. Горы больше не были видны — только слабое отражение её самой в стекле, да редкие искры снега в порывах ветра.

А ветер…

Он выл сейчас.

Низко, протяжно, поднимаясь в тональности так, что кожа покрывалась мурашками.

Без него рядом она бы до ужаса боялась.

Но он был здесь.

И не выглядел обеспокоенным.

Он поднялся, собрал контейнер и с той же плавной, безупречной грацией прошёл к панели. Избавился от него бесшумно — ни звука, ни лишнего движения. Всё безукоризненно.

Потом он повернулся.

Подал знак.

Встань.

Она медленно поднялась, тело всё ещё затянуто в мех, всё ещё ломкое от холода — не понимая, чего он хочет, пока он не сел.

В командное кресло.

А затем… протянул к ней руки.

Она не сопротивлялась, когда он посадил её к себе на колени. Этот странный ритуал между ними — мягкость, сдержанность и отказ от власти — полностью размягчил её сопротивление так, как она никогда бы не ожидала.

Она снова подумала, что сходит с ума.

Но какая теперь разница?

Её прежняя жизнь всё равно закончилась.

Сердце гулко ударило раз — но тело подчинилось само, и она свернулась у него на коленях. Он устроил её, прижал к себе, его грудь стала стеной тепла у её спины, его руки сомкнулись вокруг неё без малейшей паузы. Рядом с ним она казалась маленькой, утопающей в его силе, в его тишине, в том, чему она ещё не знала названия.

Боже, какой же он тёплый.

Она чувствовала себя кошкой. Будто он хотел её ближе. Свернувшейся.

Кошкой на коленях у злодея. Ха.

Она должна была сопротивляться. Должна была вернуть границы.

Но не сделала этого.

Потому что в этом было что-то дьявольски притягательное. Что-то подрывное и странное. Что-то такое, что земная Сильвия отвергла бы мгновенно, с усмешкой.

Ни один человек не вызвал бы в ней такого.

Но она больше не была на Земле.

И здесь, в этой мёртвой, ледяной ночи, в руках безликого монстра, который только что накормил её, одел её, согрел её…

Она позволила себе это.

И подумала:

Может… может, так даже легче, чем бороться.

Может, заставить его быть нежным — быть таким — это тоже своего рода сила.

Она поела.

Неохотно, вынужденно — но поела. Всё.

Он наблюдал за каждым движением её рта, за каждым изменением выражения лица — как она проглатывала эту безвкусную белковую жижу, и за тем моментом… когда в ней что-то изменилось. Когда воспоминания уступили место необходимости. Когда инстинкт выживания перевесил отвращение.

Хорошо.

Это впечатлило его. А вместе с новой оценкой пришло странное чувство гордости. Она — разумное существо. И она — его.

Она была умнее, чем он думал. Согласно рассудку. Её эмоции вспыхивали ярко, но она адаптировалась. Держалась. Боялась, да — но страх её не парализовал. И она была не настолько горда, чтобы отказаться от необходимого.

Её не пришлось ломать.

Он был этому рад.

И когда вернётся свет — если у этой планеты вообще есть утро, если Анакрис хоть как-то подчиняется нормальному световому циклу — он добудет ей еду получше. В горах должны быть животные. Сканирование отметило тепловые сигнатуры — быстрые, четырёхлапые, теплокровные. Добыча.

Он принесёт ей мясо, обжаренное над открытым огнём. Подрумяненное, как готовили его народ. Это насытит её. А может, ей даже понравится.