Она снова осталась одна.

Запертая.

Но теперь всё было иначе — потому что теперь она держалась не только за страх.

Она держалась за уверенность.

В том, что он вернётся.

И что, пока он возвращается, с ней ничего не случится.

— Только попробуй не вернуться, железяка, — прошептала она, одновременно ненавидя его и испытывая благодарность.

И впервые она по-настоящему задумалась — как он выглядит под этой зловещей чёрной маской.

Ветер в горах вгрызался в броню — тонкий, острый, он находил щели и резал, как зубы. Здесь было холоднее, чем он предпочитал… но холод он принимал охотно. Холод оттачивал чувства. Обострял восприятие. Делал всё ясным, чистым.

Он стоял на краю изломанного утёса. Ликсай был скрыт за его спиной — замаскирован камнем и тенью. Шлем подстроил спектр зрения под сгущающуюся темноту, переводя вечер в слои цвета, тепла и движения. Внизу долины уже тонули в ночи. Туман лип к камню, как старая кожа.

Одной мыслью он развернул крылья.

Они раскрылись с механическим шипением: бронированные панели разошлись, поднялись на мощных гидравлических сочленениях. Под металлом — туго свернутая, защищённая истинная структура: кожистая, перепончатая, невероятно сильная. Созданная для манёвров в вакууме, для рассечения неба, словно лезвие.

Он прыгнул.

Ветер подхватил его мгновенно — знакомый, почти родной рывок. Он подтянул ноги, расправил крылья, поймал поток, ушёл в пикирование, затем накренился и снова поднялся на восходящем воздушном потоке. Тело двигалось с отработанной лёгкостью, расчёты сливались в одно. Крылья тихо шипели, сужаясь, когда он выравнивал траекторию.

Спокойно.

Ровно.

Решительно.

Он делал это тысячи раз. Над Вокаром. В чужом небе. Во время кровавых заданий над мирами Глубокой Зоны.

Это была всего лишь разведка.

Внизу ландшафт переходил в редкие гряды и рассечённый лес. Уединённо. Глухо.

Благословение.

Меньше шансов быть замеченным. Меньше налгаров.

Поселение показалось впереди — наполовину врезанное в камень. Угловатые, брутальные строения. Квадратные окна слабо светились изнутри — жёлтый, дрожащий свет. Примитивные лучистые катушки, не плазменные. Технология грубая, по галактическим меркам.

Он увеличил изображение.

Двое налгаров двигались по открытому двору — быстро, целенаправленно. Длинные конечности, широкие, скрытые накидками фигуры. Их скорость была пугающей. В каждом движении — свернувшееся насилие.

Но он не боялся.

Он был хвороком.

Одним из немногих видов, способных сражаться с налгарами на равных.

Когда-то их народы были заклятыми врагами — жестокие войны за кровавые ритуалы и торговые пути. Но это было до падения Вокара. До того, как его собственный вид не уничтожил себя в последнем акте безумия.

Теперь хвороки и налгары существовали в напряжённом нейтралитете. Молчаливом перемирии.

Он снизился, слегка втянув крылья, затем опустился на поле на краю поселения и сложил их плотно за спиной.

Он двигался, как тень.

По камням. В узкий переулок.

На охоте.

Здешние жилища не были герметичными. Зачем? Налгары не боялись вторжений. Их слух был острее любой сигнализации. Их жажда крови делала попытки проникновения бессмысленными.

Но Кихин был не «большинством».

Он скользнул в пустое строение — бесшумно.

Сенсоры брони прошлись по помещению: ничего. Ни тепла, ни движения. Только тихий гул лучистой катушки в углу. Каменные стены. Металлические ставни. Аскетичная спальня и грубая общая комната.

Еды не было. Конечно. Налгары пили кровь — питание в прямом смысле.

Но там — на крюке у входа — висел плащ. Толстый, светлый, с меховой подкладкой. Слишком большой для неё… но ненамного. Сгодится.

Он снял его.

Может быть… ей понравится.

Он не позволил себе задержаться на этой мысли.

Он повернулся к выходу.

И тут — голоса.

Низкие. Смех. Двое налгаров. Мужчина и женщина. Приближаются.

Он замер.

Затем — шаги. Лёгкие. Осторожные.

Человеческие.

Его ноздри раздулись под маской. Этот запах. Безошибочный.

Человек.

Налгары держат здесь людей? В качестве источника крови?

Он позволил этой мысли вспыхнуть — и вместе с ней вспыхнула ярость. Они были близко — десять пролетов, не больше. Он мог убить их прежде, чем они закричат.

Но потом — что?

Придут другие. Это не Вокар. У него не было поддержки. Не было второго корабля для отхода.

А она всё ещё была наверху и ждала его.

Сильвия.

Он сжал кулаки, каждый инстинкт требовал насилия. Но разум удержал.

Он выскользнул через задний выход — в переулок. Метнулся в тени. Взобрался на стену, снова опустился и прошёл вдоль окраины поселения.

Когда он оказался в безопасности, он снова развернул крылья.

Металл и мембрана раскрылись с шипением.

Он рванулся ввысь, поймав ветер мощным толчком, взмывая в ночь.

Внизу закружилась снежная пыль. Ветер выл над склонами.

Но мысли его уже были не о холоде.

Не теперь.

Они снова — против воли — возвращались к ней.

К небольшой фигуре, завернутой в синее. К драгоценным глазам, в которых мелькнула тень доверия. К запаху её кожи. К пульсу под его пальцами. К тому, что она не отстранилась.

Он должен был быть сосредоточен.

Это было выживание.

И всё же…

Когда Ликсай снова показался впереди — прижатый к тёмной скале, наполовину скрытый туманом и тенью — он почувствовал, как внутри поднимается жар.

Ему хотелось вернуться.

Не к кораблю.

К ней.

И он вернётся.

Он сложил крылья и резко пошёл вниз, исчезая в тумане.

Тишина была громче любого крика.

Она сидела, сжавшись на странной инопланетной кровати, обхватив колени руками, стараясь не думать о худшем. Стены вокруг были слишком гладкими, слишком цельными — будто её проглотила машина. Ни звука. Ни тиканья часов. Ни привычного гула энергии.

Только неподвижность.

И холод.

Сначала он подкрался незаметно, словно между делом. Та мягкая, почти незаметная теплота, что раньше наполняла помещение, исчезла. Технология, поддерживавшая здесь условия для жизни, дала сбой, и температура начала падать — сначала едва ощутимо, затем всё быстрее.

Она потёрла руки.

Платье — если это вообще можно было назвать платьем — было тонким, созданным для красоты, а не для защиты. Для демонстрации, а не для тепла. Оно липло к коже, не задерживая воздух, который с каждым её выдохом становился всё холоднее.

Мысли закручивались вместе с этим холодом.

А если он не вернётся?

Она говорила себе, что ей всё равно.

Говорила себе, что ненавидит его.

И всё же…

Её память снова — против воли — возвращалась к ощущению его рук. Голых. Сильных. Тёплых. К тому, как они скользили по её плечам, словно она была чем-то ценным. Тем, что имеет значение. Не вещью. Не собственностью.

Она помнила это слишком отчётливо — сильнее, чем хотела бы признать.

Эту мягкость.

Этот странный всполох спокойствия, который он вызвал в ней — пусть всего на мгновение.

Нет. Нет.

Она не могла позволить себе думать так. Не могла романтизировать прикосновение существа, которое купило её. Которое смотрело на неё на аукционе. Которое надело на неё ошейник. Которое вырвало её с родной планеты и так и не сказало ни слова.

Она должна была злиться. И она злилась.

Она сжала кулаки.

— Я ненавижу его, — прошептала она стенам.

Но стенам было всё равно.

А холод становился сильнее.

На выдохе дыхание превращалось в пар. Руки дрожали. Пальцы на ногах сначала жгло, потом они начали неметь. Челюсть болела от бесконечной дрожи зубов. Она свернулась плотнее, пытаясь удержать тепло, но это не помогало.

— Чёрт бы тебя побрал, — прошипела она. — Ты, неуязвимый, жуткий ублюдок. Ты даже не знаешь, каково это, да? Ты ведь даже не мёрзнешь…