— Знаете, Илья Григорьевич, — Филипп нарушил молчание, его голос гулко отдавался от стен. — Я впечатлен.

— Чем именно?

— Вашей стратегией. Отказаться от должности, чтобы получить полную поддержку вашего собственного проекта… Это было гениально. Император ценит независимость. Он презирает тех, кто прогибается. Вы дали ему то, что он видит крайне редко — честность без подобострастия.

Стратегия… Он думает, я играл в игру. Просчитывал ходы, расставлял ловушки. А я просто не хотел становиться ручным, придворным хирургом для аристократии. Просто сказал правду. Оказывается, в этом мире правда — это самая изощренная и неожиданная стратегия. Забавно.

Мы свернули в другой коридор. Здесь было проще — без помпезности и позолоты парадных залов. Гостевое крыло.

— Я просто сказал правду.

Филипп усмехнулся.

— Именно поэтому это и сработало. Его Величество привык к лести, интригам, скрытым мотивам и двойному дну. А вы… Вы просто лекарь, который хочет лечить людей. Это обезоруживает.

Он достал из внутреннего кармана пиджака визитку. Простой белый картон, строгое тиснение, только имя и номер телефона.

— Мой личный номер. На всякий случай. Если будут проблемы — любые — звоните. В рамках закона я помогу. А иногда и чуть-чуть за его рамками.

Я молча взял визитку и спрятал во внутренний карман халата. Полезный старик. Очень полезный. Он не просто лекарь. Он — придворный до мозга костей. Он знает все ходы и выходы в этом змеином клубке. Его визитка может оказаться ценнее всех десяти миллионов Императора.

— Кстати, о проблемах, — сказал я, когда мы остановились у двери моих апартаментов. — Мой наставник, мастер Шаповалов… Мне передали, что его арестовала Инквизиция.

Лицо Филиппа мгновенно стало серьезным. Даже мрачным.

— Да, я слышал. Взяли его на днях. Обвинения очень серьезные — грубейшее нарушение Устава Гильдии, превышение должностных полномочий, повлекшее тяжкие последствия.

Превышение полномочий? Шаповалов? Он же не отходит от устава ни на шаг. Все время пытался меня направить на путь истинный и оставить в рамках.

Они наказывают его за то, что он оказался прав, а вся их система — нет. Кто-то очень могущественный решил его убрать. И я, кажется, догадываюсь, кто. Это месть владимирской верхушки. Не смогли достать меня, так бьют по моему наставнику.

— Не знаете подробностей?

— Что-то связанное с несанкционированной операцией во Владимире. Он провел сложное вмешательство, не утвержденное местным советом Гильдии, по методике, которую они сочли «экспериментальной» и опасной. Классический пример того, как номенклатура душит инициативу. Но детали… — он покачал головой. — Так глубоко в этот вопрос я не погружался.

Он помолчал, потом добавил:

— Хорошо, что вы не стали просить за него у Императора. Было бы… неуместно. Его Величество не любит, когда пользуются его благосклонностью для решения личных проблем. Особенно сразу после оказанной услуги. Тем более просить за человека, который теоретически нарушил закон… Для начала все же нужно разобраться.

Я усмехнулся.

— С десятью миллионами на счету я могу нанять лучших адвокатов Империи. Всю коллегию адвокатов, если понадобится.

Филипп остановился, положив руку на дверную ручку.

— Деньги — это хорошо. Но иногда нужны правильные связи. Знание, к кому именно обратиться. Как обратиться. И что именно сказать. — Он задумался на мгновение. — Если вам понадобится адвокат, который выигрывал дела против Инквизиции — обращайтесь. Я знаю одного. Дорогой, как чугунный мост, но стоит каждой копейки. Мастер находить процессуальные нарушения и заводить следствие в тупик. Инквизиторы его ненавидят до скрежета зубовного.

— Спасибо. Я учту.

Филипп открыл дверь.

— Отдыхайте. Завтра утром мы начнем полноценное наблюдение за Ксенией. Я организую все необходимое.

Апартаменты встретили меня тишиной и прохладой. Я прошел к окну, посмотрел на парк. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в нежные розовые и золотые тона.

Десять миллионов. Поддержка Императора. И долг, который мне еще предстоит отдавать.

— Знаешь, двуногий, — Фырк устроился на подоконнике, глядя на закат. — А ты молодец. Я думал, ты клюнешь на должность. Триста тысяч в месяц — это же…

— Это золотая клетка, — я устало опустился в кресло. — Красивая, комфортная, но все равно клетка. А в Муроме…

А там, в Муроме, настоящая жизнь. Грязная, трудная, несправедливая. Но живая. Там Вероника. Моя команда. Моя больница. Моя жизнь. И я нужен там. А не здесь, в этом стерильном, вызолоченном мавзолее.

Следующие трое суток слились в один бесконечный, напряженный марафон.

Первые сутки. Битва с отеком.

Каждые два часа — обход. Проверка Сонаром. Мозговая ткань светилась ровным, здоровым светом. Зона криоабляции выглядела стабильной, без признаков воспаления. Но на двенадцатом часу я заметил то, чего боялся больше всего. Начинающийся отек. Минимальный, на грани погрешности, но тенденция была очевидной и настораживала.

Вот он, враг. Тихий, невидимый, подкрадывающийся изнутри. Мы убрали опухоль, но оставили после себя поле боя. И теперь организм реагирует на разрушения единственным известным ему способом — воспалением и отеком. Классика. Теперь главное — не дать ему утопить мозг в собственной жидкости.

— Маннитол, двести миллилитров, внутривенно капельно, — я диктовал указания дежурной медсестре. — И дексаметазон, восемь миллиграммов. Через шесть часов повторить.

Осмотические диуретики и кортикостероиды — классика жанра в борьбе с отеком мозга. Работает в девяноста процентах случаев.

Ксения спала. Глубокий, медикаментозный, восстанавливающий сон. Ее лицо во сне разгладилось, стало почти детским, безмятежным. Четырнадцать лет. Вся жизнь впереди. Если мы не облажаемся в эти критические часы.

Вторые сутки. Борьба с температурой.

К утру отек начал спадать. Я выдохнул. Но тут же появилась другая проблема. Температура. Тридцать семь и восемь. Для обычного человека — ерунда. Для пациента после массивной нейрохирургии — тревожный, зловещий знак.

— Инфекция? — Неволин, который, кажется, вообще не уходил из клиники, нахмурился, изучая свежие анализы. — Лейкоциты в норме, С-реактивный белок не повышен…

— Центральная гипертермия, — я покачал головой. — Реакция гипоталамуса на вмешательство. Зонд прошел слишком близко.

Термостат сломался. Мы возились рядом с главным регулятором температуры всего тела, и теперь он сбоит. Логично. Опасно. Но логично. Главное — не паниковать и не пичкать ее антибиотиками вслепую.

— Физическое охлаждение и парацетамол. И следим в динамике.

К вечеру температура нормализовалась. Второй кризис миновал.

Каждый вечер, ровно в девять часов, дверь палаты тихо открывалась. Входил Император — в простом свитере и джинсах. Без свиты, без охраны. Только Филипп, как тень, следовал за ним.

Мы молча сидели у кровати. Император брал руку дочери, держал ее в своих и иногда что-то тихо шептал. Я делал вид, что не слышу.

Третьи сутки. Рассвет.

На рассвете третьего дня, когда первые лучи солнца коснулись шпилей кремлевских башен, Ксения открыла глаза.

Медленно, лениво, словно веки весили тонну. Зрачки адекватно отреагировали на свет — хорошо. Взгляд сфокусировался — отлично.

— Папа? — ее голос был хриплым, слабым, но это было ее слово.

Император был здесь через тридцать секунд. Я не знаю, где он был и как узнал. Просто появился в дверях, бледный, осунувшийся, не спавший.

— Я здесь, солнышко. Я здесь.

Я тихо вышел, оставив их вдвоем. Точнее, втроем — Филипп остался, встав у двери, как верный, безмолвный страж.

Я прикрыл дверь. Там, за этой дверью, происходило что-то гораздо более важное, чем медицина. Там отец находил свою дочь, а дочь — своего отца. Это было их личное, выстраданное чудо. И моему врачебному цинизму там не было места. Моя работа на сегодня была закончена. Я спас не просто пациента. Я, кажется, спас целую семью.