При нашем появлении он встал. И сделал нечто невообразимое.

Он отложил планшет, выпрямился и, глядя на меня, сказал:

— Илья Григорьевич. Моя очередь дежурить. Хочу вам доложить.

Доложить. Мне. Академик Неволин, живая икона нейрохирургии, человек-гора, который вчера называл меня «юношей», собирается докладывать мне, как старшему по званию. Мир определенно перевернулся. Или просто встал на свое место.

— Слушаю вас, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал максимально ровно.

— Пациентка стабильна. Ночью спала спокойно, без дополнительной седации. Просыпалась дважды — попить воды и в туалет. Мочеиспускание самостоятельное, функция тазовых органов, по предварительным данным, сохранена.

Хорошая новость. Очень, очень хорошая.

— Неврологический статус без отрицательной динамики. Движения в левой руке — в пределах трех баллов по шкале оценки мышечной силы. Может удержать легкий предмет. В правой — два балла, есть мышечные сокращения. Ноги — пока только один балл, но есть положительная динамика в рефлексах.

— Чувствительность?

— Сохранена полностью. Тактильная, болевая, температурная — все в норме. Это отличный прогностический признак.

Действительно отличный. Если чувствительность есть, значит, восходящие проводящие пути в спинном мозге не повреждены. А раз сигналы идут вверх, к мозгу, то рано или поздно пойдут и вниз, к мышцам.

Ксения не спала. Она полулежала с поднятым изголовьем функциональной кровати на высоких подушках и смотрела в окно. При звуке наших голосов она повернула голову — движение было медленным, но уже гораздо более уверенным, чем вчера.

— Доброе утро, господин волшебник, — улыбнулась она.

Голос окреп. Это был уже не слабый шепот, а тихий, но четкий, звонкий детский голосок.

— Доброе утро, принцесса. Как себя чувствуешь?

— Это самый лучший день в моей жизни.

— Почему?

— У меня появился шанс снова стать нормальной, — она медленно, с усилием, подняла левую руку и пошевелила пальцами. — Видите? Уже лучше, чем вчера. И… — Она на мгновение замялась, ее щеки тронул легкий румянец. — И у меня появился папа. Настоящий папа. Который любит меня.

Она сказала это открыто, без тени стеснения. При Неволине, при Филиппе.

Она говорит это открыто, при всех. Значит, тайна больше не тайна. По крайней мере, для этого узкого круга посвященных. С них со всех возьмут магическую клятву. Жестокая необходимость, но она защитит и ее, и Императора.

— Я рад за тебя, — сказал я искренне. — Ты молодец. Ты боролась и победила.

— Это вы победили. Вы и ваша команда. Я просто лежала.

— Нет. Самое трудное сделала ты. Ты решила вернуться. Решила открыть глаза. Это требовало больше мужества, чем вся наша операция.

Она смущенно отвела взгляд.

— Илья, — Филипп осторожно тронул меня за локоть. — Нам пора. Его Величество ждет.

— Идите, господин волшебник, — сказала Ксения. — Папа хочет вас отблагодарить. Он всю ночь думал, как это сделать.

Интересно.

— Увидимся позже, принцесса.

— Обязательно. Вы же не уедете, не попрощавшись?

— Обещаю.

Мы вышли. В коридоре Филипп повернул не в ту сторону, откуда мы пришли вчера.

— Куда мы идем?

— В кабинет Его Величества. Это в другом крыле.

— Двуногий! — Фырк вцепился в мое плечо, его коготки нервно забарабанили. — Куда он нас ведет? В пыточную? В темницу? Сейчас тебя поблагодарит и в расход! Как ненужного свидетеля! Я же говорил — надо было сваливать сразу после операции!

— Не паникуй, — мысленно ответил я ему. — Если бы хотели убрать — убрали бы тихо. Яд в утреннем кофе, несчастный случай в душе, внезапная аллергическая реакция. Зачем весь этот спектакль?

— Не убедительно! А если это часть ритуала? Сначала благодарность, потом топор?

— Тогда я хотя бы умру отблагодаренным.

Мы шли долго. Коридоры становились все роскошнее. Полированный мрамор вместо больничной плитки. Изящная лепнина на высоких потолках. Картины в тяжелых золоченых рамах.

Стены украшали огромные гобелены, изображавшие сцены из истории Империи.

История, вытканная из нитей и красок.

— Его Величество в очень хорошем настроении, — сказал вдруг Филипп, нарушая тишину. — В лучшем за последние годы. Он очень, очень вам благодарен.

— Это хорошо?

— Смотря что вы попросите.

Я остановился.

— В смысле — попрошу?

Филипп тоже остановился и повернулся ко мне.

— Илья Григорьевич, вы спасли его дочь. Единственного человека, которого он по-настоящему любит. В этом мире, в его мире, такие долги принято оплачивать. Он готов дать вам все. Титул, поместье, деньги, должность. Что угодно. Но…

— Но?

— Мой вам совет — не наглейте. Просите разумно. Император щедр, но не любит, когда его щедростью злоупотребляют.

Значит, это не просто благодарность. Это ритуал. Игра, в которой я должен сделать правильный ход. Слишком много попросишь — сочтут наглецом. Откажешься — сочтут интриганом. Чертова дворцовая политика.

Мы подошли к массивной дубовой двери. Темное, почти черное дерево, покрытое искусной, глубокой резьбой. Двуглавые орлы, скипетры, державы — все символы императорской власти.

У двери застыли два гвардейца в парадной форме. При нашем приближении они как по команде взяли на караул.

Филипп постучал. Три коротких, два длинных. Код.

— Войдите, — раздался из-за двери знакомый голос.

Филипп открыл тяжелую дверь и жестом пригласил меня войти.

Кабинет был огромным. Метров сто площади, не меньше. Высоченные, метров пять, потолки с гигантской хрустальной люстрой. Окна от пола до потолка, выходящие в залитый солнцем парк.

Книжные шкафы вдоль всех стен — тысячи томов в тисненых кожаных переплетах. Мраморный камин, в котором уютно потрескивали дрова, хотя на улице было тепло.

А за массивным столом из красного дерева сидел Александр Четвертый.

Но не в парадном мундире. Не в строгом деловом костюме. В простом домашнем свитере темно-синего цвета и джинсах. Обычный мужчина средних лет, уставший, но безмерно счастливый.

При моем появлении он встал. Обошел стол. Подошел ко мне.

— Илья Григорьевич, — он протянул руку.

Я пожал ее. Рукопожатие было крепким, уверенным. Рука — рабочая, сильная, не изнеженная.

— Ваше Величество.

Он не отпускал мою руку. Смотрел мне в глаза — серые, ясные, точно такие же, как у Ксении.

— Спасибо, — сказал он просто. — От всего сердца. Спасибо.

— Я делал свою работу, Ваше Величество.

— Нет. Вы совершили чудо. И теперь… — Он наконец отпустил мою руку. Его голос стал более официальным, императорским. — Теперь я буду вас благодарить. И не смейте отказываться.

Он указал на глубокое кожаное кресло напротив своего стола.

— Присаживайтесь, Илья Григорьевич. У нас долгий разговор.

Кожаное кресло приняло мое тело с мягким, аристократическим вздохом дорогой обивки. Оно было глубоким, удобным — из тех, что засасывают тебя и не хотят отпускать.

Фырк нервно топтался на моем плече, его маленькие коготки впивались через ткань рубашки.

— Сиди прямо, двуногий! — зашипел Фырк мысленно, прямо мне в ухо. — И перестань дергать ногой! Это же Император! Самодержец! Тот самый, чьи портреты висят везде!

Александр Четвертый не спешил. Он медленно, почти церемонно достал из массивного ящика своего стола несколько тяжелых папок с документами.

Разложил их веером на полированной поверхности красного дерева. Каждое его движение было выверенным, продуманным. Движения человека, привыкшего к тому, что его всегда ждут.

Хрустальная люстра над головой отбрасывала мягкие, радужные блики на все поверхности. В камине уютно потрескивали дрова.

— Илья Григорьевич, — Император наконец поднял на меня взгляд. Серые глаза. Точно такие же, как у Ксении. Только жестче. Холоднее. — Начнем с главного.

Он откинулся в своем кресле — точно таком же, как мое, только с чуть более высокой спинкой. Старый трюк власти — всегда быть немного выше, смотреть сверху вниз.