Она подумала, потом кивнула. Минимальное движение, но я заметил.

— Попросите Филиппа. У него целый архив. Даже…

Она замолчала.

— Даже что?

— Даже записи с маминых похорон.

Следующие три часа я провел, изучая данные. Филипп принес ноутбук с видеоархивом — терабайты записей. Вся жизнь Ксении, задокументированная с параноидальной тщательностью.

Первые шаги — неуверенные, с падениями, но упорные. Даже в год было видно — упрямая девчонка.

Первые слова. Трехлетка на утреннике в частном садике — танцует. Неуклюже, но с энтузиазмом. Костюм снежинки, корона набекрень.

И так далее, и так далее… Время итак уже было далеко за полночь, но меня это не останавливало. Я смотрел видео.

Последняя запись — месяц назад. Полная неподвижность. Только глаза живые. В них — ужас. Ужас человека, запертого в собственном теле.

Стоп. Что-то не так.

Я вернулся к записям годичной давности. Потом к тем, что через полтора года. Сравнил.

Паралич прогрессировал, но…

— Филипп, — позвал я. — Смотрите сюда.

Старик подошел, наклонился к экрану.

— Что именно?

— Атрофия мышц. Точнее, ее отсутствие. При БАС мышцы истончаются — нет нервной стимуляции, нет работы, мышца усыхает. А здесь…

Я показал на экран.

— Смотрите на предплечья. Год назад и сейчас. Объем практически одинаковый. Да, тонус снижен, но массы не потеряла.

— Может, из-за массажа? Мы делаем ежедневно…

— Массаж помогает, но не настолько. При полном параличе в течение двух лет мышцы должны были уменьшиться минимум на тридцать процентов. А тут — максимум десять.

Значит, нервно-мышечная связь не прервана полностью. Что-то поддерживает трофику. Но что?

Я вернулся к медицинским данным. МРТ. То самое пятно в стволе мозга. Взял первый снимок — два года назад. Потом последний — неделя назад.

Наложил их друг на друга в графическом редакторе. Сделал полупрозрачными, чтобы видеть оба одновременно.

— Фырк, что видишь?

Бурундук прищурился, разглядывая экран.

— Пятно как пятно. Размытое, овальное. Одинаковое на обоих снимках. Не растет.

— Именно. Не растет вширь. За два года — ни миллиметра. При БАС была бы прогрессия. Зона поражения увеличивалась бы. А тут…

Раз за разом опровергая диагноз БАС, я понимал, что двигаюсь в правильном направлении. Я увеличил изображение. Максимально. Пиксели расползлись, но…

— Смотрите на плотность. На интенсивность сигнала в центре пятна.

Филипп присмотрелся.

— Боже мой. Она увеличилась.

— Минимально. На пять-семь процентов. На грани погрешности измерения. Но увеличилась. Пятно не растет вширь, но становится плотнее. Как будто…

— Как будто что-то замещает нормальную ткань, — закончил Филипп. — Медленно, постепенно, клетка за клеткой.

— Ррык, — позвал я. — Можешь взглянуть на это… астрально?

Лев лениво поднялся, подошел к экрану. Его призрачные глаза засветились золотом — цвет магического зрения.

— Интересно, — прогудел он после долгой паузы. — Очень интересно. Это не некроз — мертвая ткань выглядит иначе. Не опухоль — нет характерного свечения. Это… замещение. Что-то чужеродное замещает нормальную ткань. Медленно, но неуклонно.

— Что-то?

— Не знаю. За две тысячи лет я видел все виды болезней. Рак, инфекции, паразиты, проклятья, одержимость… Но такого не видел никогда. Это что-то новое. Или очень, очень старое.

Старое? Что он имеет в виду?

Я открыл результаты спектроскопии. Тот самый пик холина. Но теперь я смотрел внимательнее. Рядом с холином был еще один пик. Маленький, едва заметный.

Миоинозитол.

Миоинозитол плюс холин — классическое сочетание для…

Нет. Не может быть.

Я открыл другие файлы. Анализ ликвора — спинномозговой жидкости. Белок — повышен. Незначительно, но повышен. Глюкоза — норма. Клетки… В ликворе были обнаружены «атипичные клетки». Единичные, их списали на артефакт. На загрязнение при заборе.

— Филипп, делали цитологию этих клеток? Микроскопию?

— Нет. Их было слишком мало — две-три на миллилитр. Решили, что это ошибка.

Или не ошибка. Если я прав…

— Мне нужно посмотреть гистологию биопсии. Ту, что брали с периферического нерва.

Филипп принес снимки. Срезы ткани под микроскопом, окрашенные разными красителями.

Норма. Абсолютная норма. Никаких изменений. Но если поражен только ствол мозга, периферия будет чистой. Логично.

Я встал, прошелся по комнате. Мысли неслись вскачь, складываясь в безумную картину.

Травма головы запустила процесс. Генетическая предрасположенность сделала организм уязвимым. Что-то — инфекция? Токсин? Аутоиммунный процесс? — начало замещать нормальную ткань ствола мозга.

Но что?

Что может замещать нервную ткань? Что растет медленно, избирательно, без признаков воспаления? Что дает пик холина и миоинозитола на спектроскопии?

Опухоль. Но не обычная опухоль.Диффузная инфильтративная опухоль ствола мозга. Но почему ее не видно на МРТ?

Потому что она изоденсна. Имеет ту же плотность, что и нормальная ткань. Отличается только химическим составом.

Какая опухоль может быть изоденсной? Глиома. Низкозлокачественная диффузная глиома. Но глиомы у детей агрессивны, быстро растут… Кроме одного типа.

И тут меня озарило. Как молнией ударило. Нет. Не может быть. Это слишком редко. Слишком… Но все сходилось. Каждая деталь. Каждый симптом. Каждый лабораторный показатель.

Я открыл глаза.

— Двуногий, — встревоженно пискнул Фырк. — Ты чего побелел как мертвец? Что ты там надумал?

То, что думать страшно. Но если я прав, то понятно, почему Император так отреагировал. Понятно, почему он искал того, кто не побоится. Потому что это действительно безумие.

В дверях стоял Император.

Он вернулся тихо, незаметно — я даже не услышал, как открылась дверь. Стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на меня. Под глазами залегли темные круги — он не спал всю ночь. Костюм помят, галстук ослаблен. Небритая щетина серебрилась на щеках.

Император Всероссийский выглядел как обычный измученный отец у постели больного ребенка. Что, в общем-то, соответствует действительности.

— Не спали, Ваше Величество? — спросил я.

— А вы? — он кивнул на гору документов, пустые чашки кофе, исписанные листы.

— Тоже. Но у меня была работа. А вы могли отдохнуть.

— Отдохнуть? — он криво усмехнулся. — Для императора не существует такого слова.

Он замолчал, сжал переносицу пальцами. Жест усталости и отчаяния.

— Ну что, Илья Григорьевич? — спросил он, выпрямляясь. Маска Императора вернулась на место. — Нашли?

Я медленно кивнул. Смотрел ему в глаза — долгим, тяжелым взглядом человека, который знает правду и не хочет ее озвучивать.

— Нашел. И теперь я окончательно понял, зачем вам понадобился именно я. Почему не кто-то из ваших придворных медиков. Почему не профессор Грушевский. Почему не иностранные светила.

Пауза. Пусть слова повиснут в воздухе. Пусть он поймет — я знаю. Все знаю.

— Вам не нужен был диагност, — продолжил я. — Диагноз уже был. Тот самый пятый целитель — он все правильно определил. И вы это знаете.

Я встал, подошел к окну. За стеклом спала Ксения. Такая хрупкая. Такая беззащитная. Такая обреченная.

— Вы хотите, чтобы я провел операцию, за которую не возьмется ни один здравомыслящий хирург в этом мире. Операцию на стволе головного мозга. В самом его центре. Там, где сходятся все жизненно важные пути. Там, где малейшая ошибка означает мгновенную смерть.

Император не ответил. Ждал продолжения. Но в его глазах я видел — он знает. Знает, что я разгадал загадку.

— У Ксении не БАС, — сказал я. — У нее диффузная внутристволовая глиома. Редчайший тип опухоли. Настолько редкий, что в медицинской литературе описано меньше сотни случаев.

Я стоял посреди наблюдательной комнаты, чувствуя, как адреналин щекочет верх живота. Знакомое ощущение — так бывает после особенно сложной операции, когда понимаешь, что все кончено, пациент стабилен, и можно наконец выдохнуть. Только сейчас все только начиналось.