— Он проверяет всех. Смотрит, не сломаешься ли ты, не отступишь ли. Не побежишь ли жаловаться или требовать гарантий. Он ищет не просто лекаря. Он ищет равного себе в упрямстве. В готовности идти до конца, чего бы это ни стоило.

Мудрые слова для призрачной кошки. Хотя какая к черту кошка — это же лев размером с хорошую лошадь.

Я мысленно согласился со Рыком. Император действительно вел сложную игру. Многоуровневую, многоходовую. И я был в ней не игроком, а… кем? Фигурой? Пешкой, которую двигают по доске? Или все-таки партнером?

— Так в чем же игра, Ваше Величество? — спросил я вслух, глядя ему прямо в глаза. Серые встретились с серыми. — Чего вы от меня хотите на самом деле? Подтверждения того, что уже знаете? Или опровержения?

Александр Четвертый подошел к стеклу, положил ладонь на холодную поверхность. Жест был неожиданно нежным — так трогают лицо любимого человека. Или надгробие.

— Пять лучших целителей Империи осматривали ее, — сказал он тихо. Голос изменился — исчезла императорская сталь, остался просто уставший мужчина средних лет. — Четверо, включая академика Грушевского — вы знаете это имя?

Я кивнул. Грушевский был легендой. Семьдесят лет практики, тысячи спасенных жизней, десятки революционных методик. Если Грушевский сказал «безнадежно», то так оно и было.

Обычно.

— Все четверо поставили диагноз БАС. Ювенильная форма. Самая агрессивная, самая беспощадная. Приговор, который не подлежит обжалованию.

Он помолчал, не отрывая взгляда от спящей дочери.

— Но был и пятый…

Пауза затянулась. Я не торопил — иногда молчание красноречивее любых вопросов. Дай человеку время, и он сам расскажет то, что хотел скрыть.

Старый трюк из практики в приемном покое. Молчи и жди. Рано или поздно пациент выложит то, о чем стеснялся сказать.

— Пятый целитель, — продолжил наконец Император. — Очень старый. Девяносто с лишним лет. Очень своенравный — мог послать к черту любого, включая меня. И безумно, невероятно гениальный.

Он повернулся ко мне. В серых глазах плясали тени — не от света ламп, а от внутренней борьбы.

— Он осмотрел Ксюшу всего один раз. Пробыл с ней не больше часа. Провел одно-единственное исследование, которое другие сочли… неинформативным. Бесполезной тратой времени. И поставил совершенно иной диагноз.

— Какой? — не выдержал я.

— Не скажу. Пока не скажу. Это часть проверки.

Да что ж такое! Опять эти игры! У тебя дочь умирает, а ты устраиваешь мне квест «Угадай диагноз»?

— Диагноз, который давал надежду, — продолжил Император, не замечая моего внутреннего возмущения. Или делая вид, что не замечает. — Микроскопическую, безумную, почти нереальную — но надежду. Мне нужен не подхалим, который будет кивать и соглашаться. Мне нужен тот, кто скажет правду. Даже если она неприятна.

Интересный поворот. Может, он не такой уж и мудак, каким казался?

— Вы хотите, чтобы я прошел тем же путем, — сказал я. — Без подсказок. Без наводок. И пришел к тому же выводу. Или опровергнул его.

— Да.

— Зачем? Если диагноз уже есть…

— Потому что мне нужно знать, — голос Императора стал жестким, как закаленная сталь. — Мне нужно знать, что это не ошибка старого, выжившего из ума гения. Что это не его последняя попытка прославиться перед смертью. Не бред воспаленного воображения.

Я кивнул. Все встало на свои места.

— Я принимаю вызов, Ваше Величество, — сказал я твердо. — Но мне нужен полный карт-бланш. Любые обследования, которые я сочту нужными. Доступ ко всем данным — абсолютно всем, включая личные записи того пятого целителя. И никаких ограничений. Никаких «это слишком опасно» или «это неэтично». Если вы хотите правду — дайте мне возможность ее найти.

— Вы получаете все, — Император нажал кнопку на стене. — К сожалению, мне пора. Государственные дела не ждут.

Дверь открылась. В комнату вошел пожилой мужчина.

Первое, что бросалось в глаза — идеальная выправка. Спина прямая, как струна, несмотря на возраст. Седые волосы аккуратно зачесаны назад, ни один волосок не выбивается из прически. Тонкие, старомодные усы, подстриженные с точностью до миллиметра. Темный костюм сидел безупречно.

Но главное — глаза. Умные, внимательные, все замечающие. И бесконечно печальные. Глаза человека, который видел слишком много смертей.

— Знакомьтесь, Илья Григорьевич, — сказал Император. — Филипп Самуилович Гольдман. Он… присматривает за Ксенией с самого начала ее болезни.

Старик поклонился. Движение было старомодным, из другой эпохи, но в нем чувствовалось достоинство.

— К вашим услугам, господин Разумовский.

— Он ответит на все ваши вопросы и обеспечит всем необходимым. В некоторых вопросах… — Император помедлил, — он знает больше меня.

Александр Четвертый направился к выходу, но в дверях обернулся.

— Илья Григорьевич. У вас есть время до завтрашнего вечера. Потом… потом мне нужен будет ответ. Окончательный.

Дверь закрылась за ним с тихим щелчком.

Я остался наедине с Филиппом Самуиловичем. И с загадкой, которую предстояло разгадать.

Без давления, ага. Всего лишь жизнь ребенка на кону. И моя репутация. И, возможно, моя собственная жизнь — кто знает, как отреагирует Император, если я провалюсь.

— Ну что ж, — сказал я, поворачиваясь к старику. — Начнем?

— Итак, — Филипп Самуилович аккуратно поправил манжеты. Движение было механическим, отработанным годами — так люди успокаивают себя в стрессовых ситуациях. — С чего желаете начать, господин Разумовский?

Его голос был мягким, с едва заметным акцентом.

— Для начала — без «господина», — сказал я. — Илья Григорьевич или просто Илья. Мы будем работать вместе ближайшие сутки, возможно — дольше. Формальности только мешают. Создают дистанцию там, где нужно доверие.

Старик улыбнулся. Грустно, но тепло — как улыбаются старые лекари, повидавшие все на свете.

— Как скажете… Илья. Тогда и вы зовите меня просто Филипп. Филипп Самуилович — это для молодых лекарей, которые боятся со мной разговаривать.

— Боятся? — я приподнял бровь. — Вы что, кусаетесь?

— О, да, — он хмыкнул. — Я имею репутацию… сложного человека. Педант, зануда, въедливый старик — это самое мягкое, что обо мне говорят. А уж что говорят за глаза…

Он подошел к окну, за которым спала Ксения. Положил ладонь на стекло — точно так же, как недавно Император.

— Но когда дело касается этого ребенка, я готов быть кем угодно. Хоть самим дьяволом. Хоть ангелом господним. Лишь бы помочь.

В его голосе звучала такая боль, такая глубокая, личная вовлеченность, что я невольно спросил:

— Вы давно ее знаете?

— С первой минуты жизни, — Филипп не отрывал взгляда от девочки. — Я принимал роды. Четырнадцать лет, три месяца и восемь дней назад. В два часа ночи. Частная клиника на Остоженке.

Помнит точное время. Это не просто профессиональная память. Это личное.

— Сложные роды, — продолжил он. — Очень сложные. Отслойка плаценты, массивное кровотечение. Мать…

Он замолчал. Адамово яблоко дернулось — сглотнул.

— Мать не выжила. Мы боролись четыре часа. Переливание крови, экстренная гистерэктомия, все, что могли… Не хватило минут. Может быть, секунд.

Он отвернулся от стекла, и я увидел в его глазах слезы. Не пролитые, сдержанные усилием воли, но они были.

Он не договорил, но я понял. Старик принял решение, и оно было окончательным. Либо спасти девочку, либо уйти вслед за ее матерью.

Вот это преданность. Или одержимость. Грань тонкая.

— Тогда давайте спасать, — сказал я твердо. — Покажите мне все. Абсолютно все данные. Официальные, неофициальные, вообще любые. Даже если это записи на салфетке.

Следующий час Филипп таскал папки, диски, распечатки. Стол прогибался под тяжестью документов. МРТ — десятки снимков за два года. КТ с контрастом и без. ПЭТ — позитронно-эмиссионная томография. Анализы крови — общий, биохимия, гормоны, онкомаркеры, аутоантитела. Моча, кал, ликвор. Электромиография — проверка проводимости нервов. Электроэнцефалография — активность мозга. Генетические тесты — полное секвенирование генома. Биопсии — те немногие, что удалось взять с периферических нервов.