Однако за все это время никаких новых набегов дикарей не случилось, и о них даже никто не слышал и следов их племен не наблюдал – а изредка приходившие новые семьи неандертальцев вели себя спокойно и охотно к коллективу присоединялись. Правда, найти я ними общий язык было довольно трудно: у них свой-то язык какой-то имелся, но местные их понять, как правило, вообще не могли – однако они сами с явной радостью осваивали язык аборигенов, так как у нас жизнь проходила в сытости (круглый год) и в тепле (зимой). Периодически, конечно, всякие конфликты возникали – но они быстро гасились и забывались (те, кто забывать не хотел, уже вообще ничего помнить, как правило, не могли в принципе).

Я, чтобы не запутаться в происходящем, ввел в местную культуру такое понятие как «календарь» (взяв за точку отсчета день моего «появления» в этой реальности) – и это мне очень помогало вспомнить последовательность того, что когда происходило. Да, дома в Столице были достроены в четырнадцатом году, а в семнадцатом и Лесогорск превратился в город (там тоже была выстроена крепость, металлургический «завод» как раз на местном сырье заработал и две «сырьевые шахты» в окрестностях. А «станционные» поселки так деревушками и остались, хотя и укрепленными – и люди в них большей часть занимались сельским хозяйством. Выращивали рожь, мятлик, лен и репу, скотину разводили. Так как поселки эти были совершенно степными, то основной скотиной были именно коровки (то есть туры) и лошадки, а лосих только в Столице разводили и в Лесогорске. Но именно лосихи обеспечивали «междугородные перевозки»: они легко таскали телеги с тонной всякого груза, причем таскали они такие повозки легкой трусцой – так что все «Станции» всегда имели приличный запас топлива на зиму. И топлива требовалось немало: как раз в районе четырнадцатого года народ (с подачи Дианы, которой я пожаловался на отсутствие в рационе яиц и рассказал, какие можно «самим делать») начал разводить перепелов. Дело-то оказалось несложным (когда зерен мятлика достаточно, чтобы их кормить), сложным было первых перепелов наловить. И очень сложным было научить народ делать проволоку железную миллиметровую, из которой теперь делалось дно в клетках изготавливалось – а народ осознал (не сразу, но Диана сумела им в голову вбить), что птичка весом грамм в двести за год килограмм яиц дает. Да и сама она довольно вкусная…

А когда подросли мои уже дети, я со старшим сыном (и еще с двумя десятками граждан) все же отправился искать соль: как я ее экономить не старался, запас, предоставленный «этими», закончился. И если с мясом было терпимо (его сейчас почти все делали именно по «новозеландскому способу»), то с грибами без соли стало грустновато. Но когда есть ёлки большие, пилы, гвозди железные, то путешествие можно подготовить довольно комфортное. Правда, две лодки для этого путешествия делались почти три года, но когда они были готовы, то мы всей толпой в них погрузились – и отправились вниз по течению реки, которую я решил считать Доном. Причем я уже узнал, почему тут ледохода нет и почему некоторый подъем воды случается лишь ближе ко второй половине лета: вода в реку попадала, когда где-то на севере основной ледник начинал таять. Причем попадала как-то странно: другая река, та самая, которую мы вплавь пересекали при переселении «с точки попадания», текла на восток, а когда в ней воды прибывало, она частично перетекала в довольно больше озеро, из которого уже наша речка и вытекала. И все это было замечательно – вот только вода в реке была абсолютно пресной, ее сколько не выпаривай, соли не добыть – а на юге-то моря разные есть (и, что важно, моря соленые)!

Из женщин с нами в путешествие отправились лишь Диана и Пых. Я так и не научился «произносить правильно» ее имя (и не различал, чем ее имя отличается от имени мужика-кузнеца), поэтому переименовал ее в «Аврору», но так ее называл только я и Винни Пух, ставший ее мужем. Но с Винни они постоянно ругались по разным поводам, девочка была с тем еще норовом – и даже пятеро детей их окончательно не примирили. Так что узнав, что я «надолго еду в путешествие», Пых просто привела к мужу двух девочек-полунегритянок в качестве «временных жен» и отправилась с нами (что было неплохо: она во всем племени лучше всех умела рыбу ловить). А с «временными женами» у нас традиция сложилась несколько вынуждено: теткам же детей рожать надо, а в племени в очередной раз произошел «гендерный дисбаланс», как раз из-за массового появления потомков черных «рабынь». То есть они рожали мальчиков даже чуть больше, чем девочек, но у мальчиков возникали серьезные проблемы по части продолжения рода – и я даже понял, почему в Европе живут изначально именно белые люди, то есть потомки неандертальцев: негры в местном климате просто размножаться оказываются не в состоянии! Физиологически не в состоянии: у них (в смысле, у «кроманьонцев») детородный орган всегда одного размера, а у неандертальцев (и их потомков) на холоде он сжимается и прячется в тепло – и уже к двенадцати годам черные этот орган умудрялись отморозить до такой степени, что в плане деторождения он оказывался абсолютно бесполезным…

Лодки я сделал «по уму»: с четырьмя парами весел, с мачтой, на которой можно было поднять косой парус (льняной, естественно), а когда на каждой сидят по восемь крепких и очень выносливых мужиков, то грести можно было вообще почти без перерывов. И мы отправились в путешествие еще в начале мая: я надеялся, что в этом случае получится вернуться до наступления холодов. Но, как оказалось, мои прикидки были несколько неверными: плыли мы очень быстро. Правда, в паре мест нам пришлось лодки вообще на руках перетаскивать из-за порогов, но в целом путешествие явно не затягивалось – и где-то в начале июня мы уже куда-то приплыли. Только непонятно, куда именно: все так же спокойно текла река (ставшая к этому моменту очень широкой, явно под пару сотен метров) – но вокруг уже не равнина простиралась, а какие-то горы поднимались. Невысокие, и скорее все же холмы – но я что-то не мог припомнить, что в низовьях Дона хоть какие-то горы есть. Так что мы остановились на предмет «подумать», а я еще попробовал в некотором отдалении от реки земличку копнуть: что-то мне эта полудохлая степь напоминала.

И оказалось, что она мне напоминала именно то, о чем я подумал: в нижней части берегового холма земля была соленой. Не сильно соленой, то есть это не солончак все же был, но после того, как я землю в воде размочил, вода получилась именно солоноватой. И меня это заинтересовало, причем даже не потому, что тут можно было хоть сколько-то соли добыть, так что я, оставив народ соль из земли все же добывать, отправился с Дианой и еще двумя парнями посмотреть, что творится в некотором отдалении от речки. С такой женой, как младшая, это было именно приятным путешествием: хотя избытка зверей нам не попадалось, но призрак голода перед нами не вставал – и я с некоторым удивлением вдруг понял, что бродим мы уже почти месяц. И месяц этот был весьма сильно насыщен разными интересными событиями, например, мы встретились с другими, уже сугубо местными, товарищами. Племя было небольшое, всего дюжины две взрослых и пяток детей до десяти лет – но интересным было и то, что они не бросились «защищать территорию от пришельцев», а встретили нас довольно мирно и предложили… торговать. То есть не торговать, конечно, а меняться: Диана им просто отдала подстреленную ей скотинку (которую она скорее из охотничьего азарта подстрелила), а те принесли ей «в обмен» какие-то глиняные поделки. И поделки из кости – но явно не «утилитарные», а что-то вроде «местных сувениров».

Понятно, что мы друг друга вообще не поняли (то есть ни они нашу речь не понимали, ни мы их), но Бых, вспомнив молодость, довольно быстро все же нашла с ними «общий язык» (и отнюдь не вербальный), так что еще через неделю мы разошлись, вполне довольные друг другом. А особенно довольным разошелся я: мне удалось найти в этой степи несколько ранее не обнаруженных интересных травок. И по крайней мере по поводу одной я был уверен, что нашлась «первобытная дикая пшеница»…