Дрёма сморила Георгия во второй раз, а проснулся он от грубой тряски. Открыл глаза в испуге, сел. Думал, германцы подошли, а оказалось, тормошил унтер Губанов.

— Что разлёгся? Спишь на посту? Встать! Оправиться! — рявкнул он.

Георгию, как никогда раньше, хотелось дать гаду по лицу, но вместо этого пришлось подниматься на дрожащие от слабости ноги и расправлять под ремнём смявшуюся шинель.

— Где твой приятель? — Губанов был очень бледным и выглядел крайне напряжённым, словно говорил из последних сил. В глазах был безумный блеск.

— Какой приятель, господин старший унтер-офицер?

— Неча мне тут дураком представляться. Колченогов где, спрашиваю?

— Остался охранять телегу.

— Почему он остался? За телегой один человек следит. Не бреши мне!

— Господин старший унтер-офицер, рядовой Колченогов сильно болен. Он не может идти, поэтому остался в телеге. Прапорщик разрешил.

— Что у него случилось?

— Рана на руке загноилась.

— Рука? Вчера бегал резво, я сам видел. Притворяется, поди, да? В бой забоялся идти?

— Никак нет…

— А ты спишь на боевом посту?

— Виноват. Задремал.

— Господин старший унтер-офицер. Заболел он, — вмешался Филипп.

— Я тебя спрашивал⁈ Кто разрешал говорить?

— Виноват, господин старший унтер-офицер.

— Так какого рожна звякало разнуздал⁈ А тебе, Степанов… Если ещё раз увижу спящим, под трибунал пойдёшь. И за самовольное оставление позиции я с тобой разберусь. Знаю вас, студентишки. Небось бежать вздумали? А не заодно ли вы с Колченоговым? Слышал тут краем уха, агитацией занимаетесь?

— Никак нет, — Георгий глядел в глаза унтеру и боролся с желанием расквасить ему нос. — Мы не занимаемся агитацией и бежать не собирались.

— Рассказывай мне. Вечно какие-то разговорчики ведёте. Смотри у меня! Я таких, как ты, насквозь вижу, — Губанов развернулся и побрёл вдоль склона балки, а Георгий устало опустился на своё место. В душе царил раздрай.

— Чего он взъелся-то? — спросил Филипп.

— Да у него зуб на меня. Как-то я поспорил с ним… Неважно, в общем, — Георгий подпёр голову руками и стал гадать, откуда Губанов узнал, что Гаврила занимается агитацией. Дезертирство они ведь только меж собой обсуждали. А может, просто выдумал и случайно попал в точку?

Губанов с каждым днём становился всё злее, всё сильнее в нём разгоралась беспочвенная ненависть, которая могла привести к серьёзным проблемам. Создавалось впечатление, что унтер собирается отправить Георгия под трибунал, и это ещё сильнее омрачало и без того поганое настроение.

Сидя на склоне ложбины рядом с пулемётом, Георгий чувствовал, как слипаются глаза, но спать было нельзя, и он отчаянно боролся с прилипчивой дрёмой. Капитан Голиков, прапорщик и два обер-офицера из других рот, расположились неподалёку на дне впадины, расстелили карту на очищенной от снега земле и о чём-то говорили. Губанов же то и дело проходил мимо, и лишнее внимание командного состава сейчас не стоило к себе привлекать.

Обвинения, кинутые унтером, до сих пор отзывались тревогой и злостью в душе. Терзало беспокойство: действительно ли у Губанова есть компрометирующая информация, или он всё выдумал? Но даже если нет, унтер имеет достаточно власти, чтобы сжить со света обычного солдата, особенно когда вокруг идут бои. Постоянные караулы, разведка, непосильная работа, невыполнимые приказы — средства хватало.

В лесу подмораживало. Георгий кутался в шинель, но никак не мог избавиться от озноба. Только когда он завернулся в полотнище палатки, противная, пробирающая насквозь дрожь прекратилась. Так он и сидел, весь сжавшись, и время от времени сплёвывал накопившуюся мокроту.

В какой-то момент появилось ощущение, словно за спиной кто-то стоит. Неизвестный замер и не шевелился, ничем не выдавал своего присутствия. Внутри всё сжалось от ужаса. Георгий знал, что если обернётся, то увидит нечто жуткое, возможно, то самое существо, привидевшееся ему в вчера в доме, и поэтому долго не решался посмотреть туда. Не успокаивал даже тот факт, что Филипп ничего не замечал и спокойно чистил винтовку.

Но ожидание становилось невыносимым. Присутствие незримого гостя давило на мозги. После долгой борьбы с самим собой Георгий, наконец, резко обернулся… и никого не обнаружил. Рядом с краем балки росла старая сосна, её корни вылезли из земли и торчали из-под снега, а макушка тянулась к небу.

Прапорщик отправил нескольких человек за продовольствием и боеприпасами в деревеньку Тоболово, где якобы осталась часть обозов. А чтобы накормить солдат мясом, было решено забивать слабых и хромых лошадей.

Посыльные вернулись, когда совсем стемнело, таща с собой железные вёдра, куски конины, мешки с крупой. На дне впадины загорелись костры, и вскоре до солдатских носов донёсся манящий запахом горячей пищи. К этому времени бои окончательно смолкли, и воцарилась тяжёлая тишина, нарушаемая людскими голосами, хрустом веток.

Георгий, как ни старался перебороть сонливость, всё-таки вздремнул, сидя возле пулемёта завёрнутым в полотнище. Да и другие бойцы, кто не был занят делом, клевали носами, в том числе унтер-офицеры. Его растолкал Филипп, потому как в этот момент один из солдат подвёл Гаврилу, который еле волочил ноги. Тот сразу же растянулся на снегу на склоне возле пулемёта.

— Боже мой, как же больно, — прошептал он. — Чёртова рука…

— Я не понял. Зачем тебя привели? — удивился Георгий.

— Да кто знает… Сказали, это приказ, — голос Гаврилы совсем ослаб. Слова с трудом вырывались из бледных губ. — Мол, я должен… находиться рядом с оружием…

— Чей приказ? Губанова?

— Не сказали… Да всё равно.

— Вот же паскуда! — процедил Георгий, отыскивая взглядом унтера среди чёрных фигур, суетящихся в низине в рыжих отблесках костров.

— Знаешь что? Послушай меня… — Гаврила вцепился здоровой рукой в шинель Георгия и притянул поближе. — Я, кажется, всё… Конец мне, понимаешь? Рука… её либо отрежут, либо… я покойник. А если отрежут… поеду домой. Да, без руки так себе… но разберёмся. Это пустяки… на самом деле, это пустяки… Нас ждут великие события. И я увижу… А они сволочи все… Притащили меня сюда, на свою чёртову войну, покалечили и выбросили… как огрызок, как непрожёванный кусок… Послушай меня… У тебя есть голова на плечах. Ты должен… должен действовать… встать на правильную сторону, понимаешь? У тебя миссия сделать что-то важное… Я чувствую это… Сразу понял, когда мы ещё это… говорили в окопе, помнишь? Ночью было дело…

— Помню, да, я помню.

— Ну вот. Поэтому береги себя. А я… домой. Без руки, зато жив останусь. В конторе как-нибудь работать смогу и без одной грабли. Приноровимся… Ох, как же болит! Чёртова рука, отрежьте же её кто-нибудь! — последняя фраза закончилась страдальческим стоном.

— Извини, брат, я не хирург. Тебя надо в медпункт доставить. Говорят, в деревне неподалёку наши обозы стоят. Там наверняка и доктора есть. Я скажу, чтобы тебя отвели туда.

Георгий не понимал, зачем сюда приволокли еле живого бойца. Наверняка Губанов приказал это сделать от собственных жестокости и тупости, чтобы лишний раз помучить человека, потому как рационального зерна в подобном поступке не было. Гаврила не сможет выполнять боевые задачи, он даже ходит с трудом и станет обузой для всех.

С таким доводом Георгий и направился к капитану Голиков, который вместе с другими офицерами сидел у костра и пил чай. Губанов, Пятаков и ещё два младших унтера расположились по соседству.

— Господин капитан, разрешите обратиться, — проговорил Георгий.

— Обращайся, — отрывисто сказал капитан. Он сидел на толстой ветке, нервно постукивал ногой и барабанил пальцем по колену, а левый глаз дёргался.

— Рядовому Колченогову, которого только что привели, срочно нужно на перевязочный пункт. У него в ладони рана, от которой пошло заражение. Иначе он помрёт. Он не может ни ходить, ни тем более драться. Нам придётся его тащить с собой.