А со стороны деревни заработали пулемёты, опять засвистели пули над головами, бойцы забились в узкую, мелкую канавку, вырытую германцами на скорую руку. Георгий тоже спрятался, но он больше не испытывал панического ужаса перед вражеским огнём. Мысли были сосредоточены на предстоящем рывке. Сил переживать ещё о чём-то просто не осталось. А пули… они стали слишком обыденным явлением, чтобы обращать на них внимание.

Перед взором Георгия были лишь заснеженный простор, голые, дрожащие кусты и деревца, за которыми прятались избы, да столбы земли, вырастающие и рассыпающиеся на месте падения снарядов. И через это поле полк лез к следующей линии обороны германцев. Но теперь противник бежать не собирался. Солдаты в сизых шинелях и пикельхельмах вылезли из окопа и, ощетинившись штыками, ринулись навстречу наступающим.

Собрав в кулак волю и сжав покрепче трёхлинейку, Георгий неистово попёр на неприятеля. Перед взглядом оказалось молодое лицо испуганного юноши, и в следующий момент штык вспорол тому брюхо. Георгий и сам чуть не повалился вместе со своей жертвой. Кое-как устоял на ногах, а на него уже бежал второй солдат. Лязгнули винтовки, вражеский штык оказался отбит и сверкнул возле левого глаза, но германец оступился и повалился в снег. Георгий занёс приклад и опустился на нос врагу. Удар за ударом разбивал в кровь физиономию растерянного противника, пока тот не перестал шевелиться. Слабеющими руками Георгий поднял в последний раз своё оружие, кажущееся сейчас невероятно тяжёлым, ткнул штыком во вражеское тело и навалился сверху всем весом, чтобы вогнать поглубже.

Бой достиг апофеоза остервенения. Люди, совершенно незнакомые, не имеющие никакой личной обиды, кромсали, били, кололи друг друга с животной жестокостью, словно в какой-то чудовищной, абсурдной игре, где награда — жизнь. Устрашающие крики смешались с пронзительными воплями раненых и умирающих, ярость смешалась с болью в единой какофонии. Бывшие крестьяне, рабочие, лавочники, приказчики и конторщики превратились в зверьё, грызущее глотки себе подобным.

Георгий стал одним из них, он уже не понимал, что происходит и зачем ему это всё, он знал лишь одно: надо убивать. Вся воля и весь смысл были сосредоточены на кончике окровавленного штыка, пронзающего вражеское мясо.

Это было совсем не то, что раньше, не так, как на прошлой войне. Одно дело, когда стреляешь куда-то в сторону противника и зачастую даже не видишь, кого убила или покалечила твоя пуля, другое — когда протыкаешь чью-то плоть, глядя в глаза тому, чью жизнь ты отнимаешь. В газетах будут писать о героизме и воинской доблести, но на деле это была звериная ярость, подавившая на короткое время всё человеческое в участниках сего действа. Всех на этом поле объединяла ненависть, слепая жажда крови, превозносящаяся как великая добродетель на протяжении всей истории цивилизаций.

Заметив, как рядом германец режет какого-то незадачливого солдатика, Георгий ринулся к нему и вогнал четырёхгранный штык в бок врага. Что-то хлопнуло, больно ударив по уху. Выстрел винтовки раздался совсем рядом. Бегущий к Георгию крупный усатый мужик в пикельхейме свалился в алый снег, хрипя и кашляя кровью.

Не выдержав ярости русских штыков, германцы бросились прочь, и роты двести девятого полка двинулась дальше, оставив за собой исколотых, изрезанных людей на расцвеченной красными пятнами белой простыне. Очередная линия окопов — таких же мелких, прерывистых, неровных, как и предыдущие — была занята.

Застрочили вражеские пулемёты. Они находились менее чем в полукилометре от захваченной траншеи и сливались с бурой растительностью, обрамляющей поле. С той стороны навстречу наступающим двигались цепи германских солдат. Слева же, совсем близко серели квёлые бревенчатые строения, среди которых продолжалась драка и пальба, и к небу возносились предсмертные завывания.

Георгий без сил упал на дно ямы. Мышцы отказывались сокращаться, из груди кашель рвался. Пули свистели вокруг ещё чаще, а снаряды падали так близко, что земля тряслась и клочья дёрна сыпались на папахи усталых бойцов.

Ответные залпы заставили противника залечь на полпути. Георгий опустошил ещё один магазин, а потом унтер, шедший с ротой, заорал во всё горло:

— Копаем! Углубляем траншею и делаем вал. Давай, быстрее, братцы, пока нас тут всех не перебили!

Трясущимися от напряжения руками, Георгий отложил Мосинку, достал из чехла лопату и вонзил её в грунт, как недавно вонзал штык в трепыхающееся мясо. Теперь он с тем же остервенением рыл окоп. Словно крот или земляной червь, он, скрючившись в три погибели, беззаветно выполнял приказ. Враг находился совсем близко, и сумасшедший огонь, обрушившийся на наступающих, мог уничтожить их в любой момент.

— Ранило! Ранило! Помираю! — заверещал кто-то поблизости.

Остальные же яростно пыхтели, спешно расширяя своё убежище и накидывая перед собой землю, чтобы скрыться от глаз стрелков и пулемётных расчётов.

Вздрогнула почва под ногами, что ударило в плечо, и Георгий оказался на земле. Рядом упал Сашка и ещё несколько человек. Неподалёку орал боец, у которого из плечевого сустава торчала кость с обрывками мяса. От другого осталась лишь верхняя половина тела, а кишки перемешались с землёй. Георгия вляпалась рукой во что-то склизкое: на дне траншеи валялись потроха.

Георгий поднял выроненную лопату и продолжал копать. Перед глазами двоилось, кружилась голова, в ушах звенело, но приказ есть приказ. Лишь эта мысль и застряла в потрясённом мозгу, остальные вылетели. А рядом сидел Сашка, очищая шинель от кишок сослуживцев и что-то бормоча себе под нос.

Земля дрожала от близких разрывов, кто-то продолжал вопить. Георгий не прекращал трудиться, а когда он приподнял голову над краем траншеи, с удовлетворением обнаружил, что и на позиции противника снаряды тоже падают, хотя, по ощущениям, не так часто, как на свои окопы. Значит, артиллерия пока работает: поддерживает наступление, давит огневые точки. Германец не чувствует себя в безопасности. Осталось собраться с силами, сделать последний рывок и…

— Рота, отходим! — закричал капитан. — Назад! Всем назад! На первую позицию! Раненых забрать!

— Давай, давай, пригнулись и бегом! — вторил ему взводный унтер-офицер.

Георгий, досадуя, что опять придётся куда-то бежать, схватил винтовку, и, пригнувшись, помчался вслед за всеми, но только когда добрался до первого окопа, понял, почему отдали такой приказ: людей стало значительно меньше, треть роты словно испарилась. Она буквально стёрлась, не добившись, по сути, ничего существенного.

— А чего отошли-то? — буркнул Руслан, усевшись в траншее рядом с Георгием и Сашкой.

— Германцев слишком много, дурья твоя башка, — объяснил унтер. — Дальше наступать мы не сможем без подкрепления.

Заметил Георгий и ещё один момент: подразделения на правом фланге, штурмовавшие непосредственно деревню, тоже откатывались. Что-то пошло не так, и их выбили с занятых позиций. Наступление захлебнулось. Оставалось ждать подкрепления. Но даже если подойдёт резерв, где гарантия, что следующая атака будет успешнее? Где конец этой бессмысленной бойне?

Досада свирепела внутри, бессильная злость мешалась с отчаянием, но долго размышлять над ситуацией не пришлось: унтер потребовал копать снова, и выжившие взялись за дело.

Через какое-то время — час, а может, больше — пальба стала стихать, и хоть редкие взрывы ещё гремели в полях, но бой как будто встал на паузу. Георгий отложил лопатку, уселся на дно канавы и грязными руками, которые даже снегом не удалось помыть, поскольку в окопе его не было, достал из сумки последние сухари. Зуб сломался, поранилась десна, пришлось жевать другой стороной челюсти. Желудок немного заполнился, но слабость осталась. Болезнь сдавила организм раскалёнными щипцами, жар и кашель не уходили, а к ним добавилась головокружение от малейшего физического усилия. Подкатывала тошнота, которую пока удавалось сдерживать, а в уши словно набились ватой.