Георгий поднялся, стараясь не шевелить висящей на перевязи правой рукой, но боль воткнула иглы в лопатку, и он поморщился. А капитан достал из кармана небольшой предмет и объявил:

— Рядовой Степанов, за доблесть, проявленную в ходе сражения, награждаешься Георгиевским крестом четвёртой степени…. Держи. Молодец, солдат, — капитан пухлой рукой положил в руку Георгия награду и кивнул. — Вольно… Так, в этой палате вроде всё. Идёмте. Следующий «кавалер» в двести пятой лежит, — в последней фразе сквозили издёвка и презрение, которое отъевшийся штабной офицер испытывал к простым мужикам, хотя именно они несли на себе всю тяжесть войны, проливали кровь, погибали, калечились.

Посетители ушли, дверь закрылась, а на ладони остался небольшой металлический крестик, прицепленный к трёхцветной, чёрно-оранжевой ленте. Георгий смотрел на железяку в руке и не знал, что думать. С одной стороны, награда казалась ничтожной, несоизмеримой пережитым мучениям и выглядела издёвкой, с другой — в этом предмете заключалась некая метафизическая ценность, с трудом поддающаяся объяснению. Солдатский крестик словно стал сосредоточием всей боли и страданий, которые пришлось перетерпеть, неким итогом десяти безумных дней, оставивших уродливую, неизгладимую печать в сознании и на теле.

Георгий сел на кровать, разглядывая награду.

— О, Георгий «георгия» получил! — пошутил мужик с отсутствующей ногой. — Поздравляю! Это надо обмыть. Что скажете, братцы?

— Точно. Обязательно отметим, — согласился пухлый боец, отложив газету. — На этот случай у меня кое-что припасено.

— Знаем-знаем… Ты ведь под Сувалками был, Жора, да? Там такой ад, говорят, творился. Целый корпус изничтожили.

— Да не весь, — возразил толстяк. — В газете пишут, что несколько тысяч прорвалось из окружения. То ли семь, то ли десять. Не помню уже… Где у меня предыдущий номер?

— А сколько всего было-то? Корпус — это ж тебе не хухры-мухры. Там же тысяч пятьдесят, поди, было.

Раненые продолжали спорить, а Георгий встал с кровати и подошёл к окну. Его взгляду предстала огромная дыра, что разверзлась посреди улицы. Бездна быстро расширялась, поглощая брусчатку и соседние дома. Деревья, люди, экипажи падали во мрак кошмарной ямы. Та росла и ширилась, засасывая в себя весь мир, а за спиной стоял кто-то невидимый и страшный и тихонько посмеивался.