Впереди захлопали выстрелы. Отрывисто засвистели пули, барабаня о стволы сосен. Рота залегла, ведя ответный огонь. Упали в снег и Георгий с Филиппом, стали всматриваться в стену стволов, но противника не видели. Следующая рота держалась в хвосте первой, но потом свернула в чащу, чтобы занять позицию где-то там.

— Пулемёт, на позицию! Сюда, сюда! — заорал и замахал рукой капитан Голиков, укрывшийся за толстой сосной. — Вы там где застряли?

Ползком, удерживая верёвку, Георгий пополз вперёд, Филипп помогал. Пули всё яростнее щебетали над головами зарывшихся в снег солдат. Никак не получалось забыть о них, особенно когда очередной кусочек свинца глухо стукался о соседнее дерево.

— Вот туда! Быстро, быстро! — орал раздражённый капитан на запоздавших пулемётчиков. — Чего возитесь?

Георгий, развернул орудие в нужном направлении и прицелился. Филипп зарядил ленту. Отсюда противник был виден, хотя деревья и кусты сильно мешали обзоры. Германцы тоже залегли, не прекращая стрелять, и их офицер тоже орал на своих солдат, но только на чужом, каркающем языке.

Настроив целик, Георгий бил короткими очередями туда, где замечал движение. Ладони до посинения сжали деревянные ручки, взгляд напряжённо выискивал цель. А вражеские пули как будто чаще зацокали о стволы сосен, пытаясь достать пулемётчиков.

Солдат, лежащий под соседним деревом, приподнялся, чтобы сделать выстрел, и захрипел. Услышав этот жуткий звук, Георгий обернулся. Невысокий мужик в рваной на плече шинели зажимал шею, откуда тонкой струйкой била кровь, орошая снег вокруг. В глазах солдата читалось недоумение, такое же, как и во взгляде убитого германского кавалериста.

— Надо перевязать, — Георгий на миг растерялся, разрываясь между желанием помочь раненому и необходимостью вести огонь по врагу.

— А? Чего? — переспросил Филипп.

— Перевязать, говорю, надо! Его.

— Да погоди ты. Герман в атаку пошёл. Стреляй, стреляй давай!

От дерева к дереву перебегали фигуры в зеленоватых шинелях, и было их очень много. Лес кишел германскими солдатами. Пальцы вдавили гашетку, и пули злыми стайками полетели среди сосен. Вначале они не попадали никуда, но уже четвёртая очередь скосила противника, а потом упали ещё двое, так удачно оказавшиеся на линии огня.

Бой грохотал и справа, и слева. Чаща наполнилась криками и сухими хлопками. Свинцовые осы метались среди сосен. Казалось, только подними голову — ужалят насмерть. Недалеко что-то взорвалось несколько раз — то ли гранаты, то ли мины.

Георгий не мог не думать о летающей над головой смертью, но пытался сосредоточиться на вражеских солдатах, резво снующих между деревьями. Стрелял нечасто. Экономил патроны, коих оставалось всего три ленты. Сектор обстрела был слишком узок, а противники постоянно прятались.

Ещё трое германцев упали, срубленные очередями, один из них вопил и словно звал кого-то. Двое залегли, вжавшись снег, другие подходить ближе не рискнули, а спрятались за деревьями, время от времени выглядывали с винтовками наготове. Георгий отрывисто на гашетку, отсекая по три-четыре патрона и не давая германцам прицелиться, но тех было слишком много, они заставляли нервничать. А лента становилась всё короче и короче.

— Рота, вперёд! — диким зверем зарычал капитан Голиков. — Вперёд! Ура!

И этот рёв поднял людей с земли, и те, подчиняясь единому порыву, бросились в чащу, полную противника. И только раненный в шею боец никуда не пошёл. Он остался лежать под сосной в алом снегу, прикрыв рану рукой. В его застывших навсегда глазах замерло страшное осознание, пришедшее в последний миг.

Германец, устроившийся под кустом, приподнял голову, чтобы поудобнее прицелиться. Георгий в это время как раз выискивал следующую жертву. Ствол громкое выплюнул три пули, каска с острым шипом подскочила вверх. Ответного выстрела не последовало. Очередное тело замерло в окровавленном снегу.

— Рота, стой! — раздался рычащий голос капитана уже далеко впереди, и наступающие солдаты снова зарылись в сугробы, продолжая вести огонь.

— А нам что делать? — Филипп вопросительно поглядел на Георгий.

— Пошли, вперёд. Надо держаться со всеми.

Георгий закинул верёвку на плечо, Филипп подхватил две коробки с лентами и, придерживая третью, стал подталкивать пулемёт. Но не все помчались за капитаном. Серые кучки темнели тут и там. Кто-то был убит, кто-то звал на помощь. Но подразделение уже ушло далеко вперёд, затерявшись среди сосен, и Георгий, надрываясь, тянул свою адскую машину, чтобы не отстать, не подвести своих.

Под ногами валялся немец, тяжело дыша и тараща глаза. Тёмные пятна на груди шинели говорили, что ему конец. Меж деревьями кто-то забивал штыком ещё одного германца, а тот безумно вопил. Повсюду эхом разносились стоны, крики, ругань. Кровавая какофония страданий наполняла бор, а вечнозелёные великаны молча созерцали этот апофеоз человеческой жестокости с высоты своего обыденного безразличия.

Георгий дотащил оружие до залёгших бойцов, споткнулся и плюхнулся в снег. Сердце колотило по рёбрам барабанной дробью, воздуха в лёгких не хватало. А капитан гнал отряд дальше, бесшабашно шагая в первых рядах. Сквозь пульсирующие удары в ушах, до Георгия донеслась радостная весть: германы бегут.

— Ты как? — спросил Филипп и попытался поднять упавшего товарища.

— Порядок. Всё нормально, — Георгий отстранился, встал и, забросив на плечо верёвку, полез дальше.

Добравшись до неглубокой балки, они поставили пулемёт наверху, а сами устроились на склоне, на котором расположились ещё десятка три солдат. Ниже, почти на дне лежало поваленное дерево, левее рос кустарник.

Стрельба теперь гремела далеко. Где-то бахали пушки и тараторили пулемёты, но на позициях третьего батальона воцарилась тишина. Германцы больше не атаковали, и лес погрузился в величественное, скорбное молчание.

— Ушли. Даже не верится, — Георгий высунулся из балки и всматривался в деревья. — Вроде бы много было.

— Да, погнали мы этих чертей, будь они прокляты, — Филипп поправил ленту в коробе. — Небось не сунутся больше.

— Но сражение-то до сих пор идёт. Не думаю, что всё закончилось.

— И там погонят. Ишь, вымески, пройти не дают. Нехристи, что б их…

Георгий сполз чуть пониже и улёгся на спину, глядя на узор переплетающихся над головой веток, сквозь которые просвечивало ясное небо, заляпанное серыми мазками облаков. Очень тяжело дался последний бой, особенно таскание пулемёта. Ослабленный болезнью организм работал за пределами собственных возможностей.

Вынув из сухарной сумки яблоко, Георгий протянул напарнику:

— Будешь?

— Благодарю! А то с вечера не жрамши, — Филипп схватил плод и жадно вгрызся в него кривыми, подгнившими зубами. — Где достал?

— В магазине, — Георгий тоже стал есть, хоть аппетита не было из-за боли в горле.

— Купил, что ли?

— Угу, купил. Ходили с Гаврилой искать штаб, зашли по пути. Там больше ничего не было, только это гнильё. Остальное до нас… «купили».

Очень скоро от яблока остался лишь огрызок, но сытости не чувствовалось. Глаза закрывались сами собой, звуки окружающего мира стали удаляться.

— Э, Жора, спишь, что ли? — Филипп толкнул в плечо.

— А? Да… Кажется, уснул. Долго я спал? Германцы не появлялись?

— Не-а, не было. Коли герман пришёл бы, уж ты бы услышал, — добродушно посмеялся Филипп.

— Это точно. Болею, видишь. А мне на холодном снегу приходится лежать. Не собираемся дальше идти? Ничего не говорили?

— Молчат. Значит, пока тут зимуем. Тебе бы медку да малины.

— Знаю, Филя, знаю. А где взять?

— Через деревню проходили, поспрошать надо было.

— Да какой тут… Торопились же.

Георгий отстегнул от ранца полотнище палатки и, сложив вдвое, постелил на склоне. Всё равно придётся какое-то время лежать, так зачем лишний раз спину морозить? Тем более поясница никак не проходила.

Далёкое сражение не смолкало, и это было дурным знаком. Германцы не собирались просто так выпускать из котла отступающую русскую армию. Тревога крепчала при мыслях о том, что из западни выбраться не удастся. Кто-то точно здесь останется, если придётся прорываться с боем.