Но радоваться пришлось недолго. Вскоре поручик велел Георгию и Гавриле везти пулемёт вместо двух уставших бойцов, и снова началась каторга. Стальная туша весом с человека никак не желала катиться по глубокому снегу на своих маленьких колёсиках и постоянно застревала. Этот болванчик сейчас казался бесполезным куском железа, ради которого люди тратили последние силы.

Идти пришлось недолго. Очень скоро впереди послышались ржание лошадей и человеческие голоса. Там находился батальонный перевязочный пункт. Его разместили в лесу рядом с дорогой. Под навесом, растянутым между деревьями, на скорую руку латали пострадавших, а вокруг растеклась серо-кровавая масса истерзанных, покалеченных солдат. Они гомонили, стенали и ждала своей очереди. Под старым дубом возвышалась горка одежды и обуви, срезанных с раненых, а чуть дальше рядком лежали люди — те, кого спасти не удалось.

— Сестра, у нас раненые! — крикнул поручик женщине, которая поила человека с забинтованными лицом и обрубком руки.

Медсестра обернулась. Это была совсем юная девушка с широким, приятным, но очень уставшим лицом и сосредоточенным взглядом. Белый передник с большим красным крестом был весь заляпан кровью и гноем, как и коричневое платье. Но сменная одежда, видимо, закончилась.

— Вам придётся подождать, ваше благородие, — глаза девушки выражали решимость и сдерживаемую боль, словно она сама страдала от ран. — Видите, сколько солдат? Мы не можем помочь всем сразу. Простите.

— Тяжёлый! У нас тяжёлый! — шлёпая по слякоти и поскальзываясь, к навесу бежали два санитара с носилками. — Его в первую очередь! Сестра! Быстрее!

Носилки опустили на землю. В них лежал унтер-офицер с кровоточащими обрывками руки и ноги, перетянутыми тканью, словно жгутами. Он смотрел вокруг осоловевшим, обезумевшим взглядом и не издавал ни звука. А под навесом вопил парень, которому мужчина с бакенбардами и красными крестами на погонах и на белой нарукавной повязке что-то выковыривал из плеча:

— Потише! Потише! Ай, как больно! Не могу больше! Оставь меня уже! Оставь, ради Бога!

— Замолчи и дёргайся! А то, правда, оставлю как есть. Будешь знать, — грозил врач. — Загниёт рука — отнимут.

— Нам придётся идти до Сувалок с ранеными, — рассудил поручик Анохин, словно речь шла о походе в ближайший магазин. — Здесь им не помогут.

К навесу подскакал всадник, натянул поводья и гаркнул на весь лес:

— Где главный врач? Мне нужен главный врач. Приказ от командира батальона!

— Я! Что случилось? — строго спросил, не отрываясь от руки раненого, мужчина с бакенбардами.

— Германцы наступают! Приказано отходить! Срочно! — вестовой развернул лошадь, пришпорил и погнал прочь.

— Вы слышали приказ! — зычный голос врача разнёсся над стоянкой. — Сворачиваемся немедленно. Тяжёлых — на повозки. Остальные — своим ходом.

Отряд поручика Анохина шагал вместе с медицинским обозом. Миновали деревню, выбрались на просторы. Дорога превратилась в сплошную грязевую кашу, и по ней измученные лошади тянули повозки, а среди них тащились остатки отступающих подразделений и группы раненых, коих не смогли забрать медики.

Колеи чёрной паутиной расползались по снежному полю, телеги застревали, другие пытались их обгонять и тоже увязали в грязи. Иногда они сбивались кучами, образуя заторы, у кого-то что-то ломалось. Возницы и прочая обозная прислуга выбивалась из сил. Лошадей выпрягали из одних повозок, запрягали в другие по четыре, а то и по шесть, а всё, что не удавалось увезти, бросали на месте, и близ дороги тут и там постоянно попадались пустые зарядные ящики, патронные двуколки, подводы, заваленные каким-то барахлом. На белом снегу чернели трупы загнанных животных.

Георгий и остальные шли по щиколотке в грязи в надвигающихся сумерках. Сапоги хлюпали, набрав воды, но никто уже не обращал внимания на эту неприятность. Все хотели поскорее убраться отсюда. Двух раненых всё также несли на полотнищах палаток, а четыре солдата тащили на закорках пулемёт, станок, щиток и коробки с лентой. Везти его оказалось совсем тяжко, поэтому разобрали, взвалили на себя. Вместе со всеми волочил ноги и слепой прапорщик под руку с поводырём.

Одна из медицинских повозок застряла. Пришлось толкать всем, у кого были свободные руки. Теперь уже не только сапоги, но и шинели забрызгались коричневой жижей. А по небу плыла набухшая рвань облаков, и с каждой минутой она становилась темнее. Заканчивался ещё один выстраданный день, оставляя после себя тысячи трупов на полях сражений. Рутинно и однообразно накрывали сумерки тошнотворную боль земли. Моросил дождик.

Поручик шёл впереди, солдаты поначалу молчали, а потом стали вполголоса переговариваться, скрашивая праздной болтовнёй рутинное безвременье пути.

— Будь проклят канцлер, будь прокляты эти поганые дороги, будь проклята война. Да сколько это будет продолжаться? Так не пойдёт… нет, это не дело, — бормотал Башмаков, шмыгая своим длинным носом.

— Правда твоя, приятель, — согласился шагавший рядом с ним коренастый боец с забинтованной левой кистью руки. — Но ведь живы же. Кто б знал, что из такой передряги выберемся. Мне вон два когтя сшибло, так я не ворчу. И ты не гунди. Сейчас отойдём в город, отдохнём.

— Да уж… вот и шпёхаем от беды к беде, пока не сляжем в землю. И когда эти мытарства закончатся… Эх, а дома масленица, блины…

— Масленица уже закончилась, — сказал рыжебородый детина, тащивший на плече двадцатикилограммовое тело пулемёта. — Сейчас февраль начался. А ты всё масленица. Тяжёлая доля нам выпала, братцы, это верно. Ну а куда деваться? Каждому свой крест приходится нести. Тут уж роптать негоже.

— Гришка, хватит этой поповской околесицей, — усмехнулся боец с забинтованной кистью. — Лучше посмотри, какие здесь сестрички. Особенно вон та. Задница — во! А знаешь, что говорят? Знаешь? А я тебе доложу. Дескать, барышни из Красного Креста не только раны бинтуют, но и нужды другого характера могут удовлетворить нашему брату.

— Да ну! — удивился Башмаков. — Брешешь!

— Не-а. До мужиков они охочи. Для того сюда и идут. А ты думал?

Георгий шагал впереди, слушал краем уха болтовню этих дремучих олухов, и казалось ему несправедливым то, что они говорят про сестёр. Было не похоже, что эти женщины, без сна и отдыха таскающиеся за обозами и выполняющие тяжёлую, безрадостную, грязную работу, приехали сюда ради плотских удовольствий. Сейчас сёстры шли за повозками, так как внутри мест не было, заодно с солдатами месили талую жижу под ногами, и отдохнуть им предстояло ещё нескоро.

Георгий так устал, что ему совсем не хотелось шевелить языком, но он всё-таки обернулся, чтобы возразить коренастому. И ничего не сказал. Раздавшиеся впереди ружейные выстрелы заставили моментально забыть о разговоре.

Все остановились и прислушались. Пальба не прекращалась. Впереди дорогу пересекала лесополоса — там-то и происходило действо, о котором можно было лишь догадываться. Однако все естественным образом подумали о нападении.

— Всем приготовиться! Оружие к бою! — скомандовал поручик Анохин и снял с плеча винтовку. — Раненых прячьте за повозки!

Носилки кинули в грязь возле одной из повозок. Рядом усадили прапорщика Веселовского. Солдаты взяли в руки ружья, коренастый парень тоже не остался в стороне. Он придерживал ложе покалеченной рукой, а здоровой приготовился стрелять. Бойцы, тащившие части пулемёта, скинули свою ношу.

Георгий тоже взял в руки винтовку, чувствуя скорее досаду, нежели страх. «Опять. Опять чёртовы немцы. Вы дадите нам, уроды, спокойно пройти или нет? Да сколько можно-то?» — мысли распаляли ненависть, готовую выплеснуться на врага, которого пока никто не видел.

В поле послышались топот копыт и крики на немецком. Справа от дороги, за повозками, запрудившими в два-три ряда все колеи, показались германские кавалеристы, мчавшиеся к обозам с пиками наперевес.

— Противник справа! За мной! Рассредоточиться! — закричал поручик и побежал навстречу врагу.