— Ладно, бог с тобой. Теперь уже поздно. Все обозы направляем к Сувалкам. Если Господь даст, живы будем, там и встретимся.

Безнадёжностью веяло от последней фразы. Складывалось впечатление, что рота готовится к некой самоубийственной миссии. Но солдат опять никто в известность не поставил. Патроны у Георгия пока не заканчивались. Он их тратил экономно, поэтому поясные подсумки были по-прежнему забиты обоймами, а в ранце лежали запасные пачки. Лишь бандольера немного полегчала. Надолго ли хватит боезапаса? Возможно, до конца жизни, ведь скоро предстоял очередной бой.

Взвод немного отошёл и встал рядом, и до Георгия донёсся разговор капитана и поручика.

— Чёрт знает что, утром в бой идти, а патронов нет, — сетовал капитан. — Долго ли продержимся?

— Ваше высокоблагородие, попробуем обратиться в соседнюю роту. Может быть, там есть запасы.

— Некогда. Мы и так задерживаемся. Утром должны быть на позициях, а по таким дорогам… да по ним не идти — плыть придётся! В общем, по возможности будем собирать боеприпасы на поле боя. Донеси до личного состава. А если совсем всё позаканчивается, тогда в штыки пойдём, что уж там.

— С радостью, ваше высокоблагородие. Если понадобится, не раздумывая, жизнь отдам. Для этого я здесь.

— Не надо жизнь отдавать, поручик. Надо германца бить. Ну всё, довольно разговоров, — подытожил капитан, и они оба ушли в ночь.

Слова молодого прапорщика звучали слишком претенциозно. Наверное, он мнил себя героем, хотели снискать славы на поле боя. А говорили, что только в карты играть горазд. Нет, этот парень поехал сюда для другого.

Тем не менее выдвинулись не сразу. Возникла заминка. В ночи царила суматоха, плясали огоньки фонарей, фыркали лошади, гремя упряжью, человеческие голоса и ругань разносились над поляной. Обозы трогались с мест и уходили в глубокий тыл.

Но вот прискакал капитан, построил роту, и та снова двинулась в неизвестность.

Поначалу шли по утоптанной, подмёрзшей тропе, но как только выбрались на большую дорогу, ноги стали тонуть в талом снеге и лужах. Днём температура стояла плюсовая, и дороги превратились в непроходимое болото. Наметённые недавно сугробы раскисали под колёсами, сапогами и копытами.

Строй снова рассыпался, превратившись в толпу. Идти в ногу не получалось, да этого никто и не требовал. Нагнали отряд с двуколками. Бойцы снимали с повозок пулемёт и коробки с патронами, чтобы тащить на себе, поскольку лошади по такой дикой слякоти не тянули. А где-то позади страшно заухали пушки. Сегодня германцы начали артподготовку затемно, обрушив всю ярость на оставшиеся два батальона.

Поначалу Георгий пытался искать сухие участки, чтобы не наступать в лужи, но правый сапог быстро промок, сильно разозлив своего владельца. Сырые ноги — прямой путь к простуде. Казалось странным думать о подобных мелочах, когда утром тебя, возможно, не станет, а всё равно подсознание упрямо отрицало факт близкой смерти, и разум мыслил так, словно ему предстоит ещё жить и жить.

На привале обнаружилось, что порвался шов на голенище. А Георгий даже не заметил, как и когда это случилось. Левый сапог уцелел, но и туда просачивалась вода. Обувь была кожаной, а не резиновой, сырость и лужи быстро портили её, приводя в негодность.

Поэтому не только у Георгия возникли такие проблемы. Когда остановились, жалобы на промокшие сапоги слышались со всех сторон. А у бородатого солдата из отделения, которого, как выяснилось, звали Фёдор, и вовсе отвалилась подошва, и он прикрутил её верёвкой.

Дальше Георгий шлёпал по лужам, не обращая внимания на хлюпающие сапоги. Всё равно промокли, смысла беречь нет. В рюкзаке лежали запасные портянки, но их не стал надевать, ведь их и на пять минут не хватит.

Привалы были очень короткие, офицеры почти не давали отдохнуть, гнали вперёд. А солдаты постоянно жевали сухари, запивая остывшей водой из фляг. Все знали, что горячей едой больше не покормят.

Сухари были из обычного ржаного хлеба, они царапали рот и дёсны, но не позволяли людям совсем обессилеть, чем и спасали. Только вот глаза слипались. С момента попадания в новое тело Георгий ни разу нормально не выспался. Даже когда представилось свободное время прошлой ночью, он отключился от силы на два-три часа.

Утро солдаты встретили в пути. Позади осталась очередная деревенька, где люди в шинелях жгли костры, впереди звучала канонада. Рота, казалось, шла в направлении, противоположном от линии фронта, но впереди тоже стреляли, и в голове вертелись страшные догадки: армию окружают.

Вскоре началось то, что было вполне ожидаемо: солдаты стали падать от усталости. То один, то другой садились в снег в изнеможении. Во втором взводе тоже такие были. Один, помоложе, сильно кашлял, другой — мужик лет пятидесяти, коренастый, большеголовый — еле стоял на ногах, пошатывался, спотыкался, а потом и вовсе завалился.

— Пошли, пошли, что расселись⁈ — орал на них Губанов. — Давай, вперёд!

Он схватил того, что помоложе, за шинель, поднял, но парень, пройдя пару шагов, оступился и рухнул в снег.

— Сил нет, господин старший унтер-офицер, ноги не держат.

Губанов постоял, посмотрел на солдат, сплюнул, выругался и дальше полез по снежно-грязевой мешанине, которая никак не заканчивалась.

А многие, даже обессилев, продолжали идти. Кого-то поддерживали товарищи, кому-то помогали тащить ранец и ружьё. Георгий же пока сам нёс свои вещи и удивлялся, как ещё не свалился под таким грузом с промокшими насквозь ногами. Будь ему лет сорок, не дошёл бы, упал, но организм был молодой, здоровый, его ресурс пока не исчерпался.

На небе среди туч тут и там стали появляться синие островки ясного неба. Повеяло весной, хотя на дворе было тридцать первое января. Накатила грусть. Георгий сомневался, что услышит капель и трели птиц, погреется под первыми лучами солнца. В этой жизни такое вряд ли суждено, а в следующей — может, и вовсе не случится.

Пехота двигалась по изрытому сапогами и снарядами белому полю, а вместе с ней — Георгий. Солдаты, еле шевеля ногами, обречённо шли вперёд. В бой вступили сразу с марша, даже передышки не сделали. Пушки бахали близко, но их не было видно за складками местности. Сражение клокотало и гремело вовсю.

Роты цепями протянулись по холмистой местности, вместе с ними шли пулемётные расчёты. Эти ребята всю ночь самоотверженно тащили на горбу своё смертоносное оружие, а теперь волокли его по рыхлому снегу, ради того чтобы пехота не осталась без прикрытия, ведь без пулемётов на этой войне делать нечего.

На пути раскинулся большой яблоневый сад. Ровные, высаженные, словно по линейке, ряды коротких деревьев, уходили за горизонт, а слева виднелись хозяйственные постройки.

Георгий шагал вместе со всеми. Приближаясь к передовой, он чувствовал, как ускоряется сердцебиение, а тревога всё сильнее выжимает душу. Он уже смирился со своей судьбой. Он погибнет — сомнений не было. Здесь или там — неважно. А в голове крутилась только одна мысль: «Поскорее бы уже всё закончилось. Сколько это ещё будет продолжаться?» Не столь ужасны смерть или боль, как их ожидание. И чем дольше оно тянется, тем невыносимее становится.

Ещё издали Георгий заметил чёрные кучки и красные пятна на снегу. Вперемешку лежали русские солдаты в папахах и зеленовато-серых шинелях и германцы со штырями на макушках касок, обтянутых тканью. Здесь произошла рукопашная схватка, причём недавно. Лица покойников заострились, посерели, но следов разложения пока не наблюдалось.

У одного германского солдата вытек проткнутый глаз, а у русского бородача, валяющегося неподалёку, была разорвана челюсть, а изо рта вываливались зубы и кусочки кости. В руках он сжимал винтовку с окровавленным штыком. Он успел кого-то пырнуть, но потом что-то прикончило и его — вероятно, разрывная пуля или осколок от снаряда. Чуть дальше валялся поручик с саблей в руках и исколотой штыками грудью. Усатое лицо с застывшей гримасой ярости смотрело в небо в бессильной злобе.