Но Георгий не ответил и продолжил хлебать суп. Бодаться с сослуживцем из-за всякой ерунды настроения не было. Тот и так образованных недолюбливал из-за скудности ума своего.

Впрочем, за пару часов стоны раненых Георгию тоже всю душу высосали. Так надоели, что, казалось, он и сам готов был отправиться туда и забить их хоть штыком, хоть лопатой. Но молчал, крепился. Понимал, что тем, кто, истекая кровью, лежит в снегах, гораздо хуже, чем только что пообедавшим бойцам в окопе.

— Ну что, может, хвороста наломать, чайку сделать? — предложил дядя Ваня. — Командование не заругает? Господин младший унтер-офицер, разрешите, мы костерок разведём, воду вскипятим?

— Можно, — разрешил Кошаков. — Чего же нельзя? Синяков, иди хвороста наломай.

— Слушаюсь, — вздохнул Петька, которому совсем не хотелось вылезать с насиженного места.

Он нехотя встал, полез из окопа. И в этот момент что-то просвистело над головой, и за траншеей бахнул снаряд, вздыбив землю. Петька с руганью свалился обратно.

— Ранен? — спросил Георгий, который сам чуть не обделался от неожиданности.

— Совсем рядом бахнула, стерва… — Петька таращился по сторонам, а потом стал ощупывать себя. — Нет, не ранен… кажется. Жив. Слава Богу! Жив.

— Все в окоп! Опять бьют! — Кошаков поднялся во весь рост, высматривая, не бродит ли кто-то из отделения за пределами траншеи. Солдаты, которые в это время находились в поле, тут же побросали все свои дела и ринулись к укрытию.

В воздухе гулко бахнуло. Над окопом образовалось серое облачко, что-то засвистело вокруг, Кошаков упал на бруствер и сполз вниз. Кто-то завопил. В небе как-то по-особенному, не как обычные фугасы, захлопали в взрывы. Окопы наполнились криками и причитаниями. В ход пошла шрапнель. После неудачной атаки враг задался целью очистить позиции русских, чем и занялся.

Георгий жался к дну траншеи и в ужасе таращился на небо, откуда в любой миг могли сойти смерть или боль. Раненые орали совсем рядом, некоторые солдаты прикрывали головы лопатками, как будто это могло от чего-то защитить. Что случилось с командиром отделения, непонятно — не было времени разглядывать — но как будто, парень погиб. Кошаков был совсем молодым пацаном, ему посчастливилось выжить в жесточайших осенних боях, но сейчас смерть его не пощадила. Легко и буднично она пришла и оборвала жизнь младшего унтер-офицера.

Некоторое время Георгий лежал, скованный страхом и непониманием, а потом схватил лопату и начал быстро-быстро расковыривать стенку окопа, чтобы сделать небольшую нишу. Земля с трудом поддавалась, дрожащие руки немели от напряжения, мозг понимал, что такие меры не спасут, но животный инстинкт самосохранения и жуткие хлопки в небе требовали действовать.

Через некоторое время кто-то заскулил слева. Поначалу Георгий не обращал на это внимания, но потом остановился и обернулся. Петька прислонился к стенке окопа, обняв винтовку, трясся и издавал жалостливое завывание.

— Ранен⁈ — крикнул Георгий.

— Не могу я… — искажённое ужасом лицо Петьки было жалким: рот приоткрыт, глаза выпучены, а в них — мольба о помощи. — Не могу я так, братцы! Заберите меня отсюда. Когда это закончится? Я не могу!

Парень не был ранен. У него крышу сорвало. Сломался человека. Психика не выдержала. Георгий и сам не понимал, как до сих пор не сошёл с ума. Наверное, у него получалось абстрагироваться, воспринимать взрывы, как фоновый шум, а не думать о них постоянно. Иначе точно свихнулся бы.

Ударил фугас. Комья земли долетели до окопа. Петька вздрогнул, сжался весь, а потом вдруг пополз наверх.

— Стой! — Георгий метнулся к товарищу, забыв о недоделанной работе, схватил его и повалил на дно траншеи. — Куда полез⁈ Убьют!

— Пусть! Не могу я больше! Отпусти!

— Лежать! Лежать здесь! — зарычал Георгий, удерживая брыкающегося парня. — Хватит! Копай! Туда копай! Чтобы спрятаться. Делай, как я, понятно?

Петька тяжело дышал, его безумные глаза шарили вокруг, сумасшествие как будто придало ему сил, и Георгий с трудом удержал паникёра. А тот, побрыкавшись немного, прекратил дёргаться. Георгий освободил его и отполз к себе. Бахнуло близко над головой, и фонтанчики земли поднялись на насыпи перед траншеей. Совсем рядом пронеслась смерть.

Петька поджал под себя колени и, обхватив их руками, свернулся в позе эмбриона, а Георгий продолжил копать себе укрытие в жалкой надежде спрятаться от вражеской шрапнели. Но, вероятнее всего, делал он это лишь затем, чтобы физическое напряжение заглушило панические мысли и не позволило утратить рассудок.

Обессилев, Георгий прекратил свой труд, забился в углубление, взял в руки винтовку и стал ждать своей участи, слушая свист снарядов, их разрывы и голоса раненых. Эта адская музыка никак не прекращалась. Казалось, она будет звучать вечно.

Низко пригибаясь и перелезая через залёгших посреди узкой траншеи солдат, к Георгию подобрался Губанов. Лицо унтер-офицера выглядело, как обычно, злым. Он словно не испытывал страха перед артобстрелом. Или умело маскировал свои переживания.

— Так, первое отделение, сколько вас. Ага… здесь трое. Значит, всего семь осталось… — проговорил унтер. — Слушайте меня все. Кошакова убило насовсем. Командовать первым отделением будет ефрейтор Аминов. Это ясно?

Ефрейтор Тимур Аминов — упитанный, широколицый татарин с тонкой, чёрной бородкой — был один из тех немногих, кто выжил в осенних боях, за что, скорее всего, и получил звание капрала.

Взгляд унтера Губанова упал на Петьку, свернувшегося в калач и постоянно всхлипывающего.

— А с ним что?

— Паника у него, — объяснил Георгий.

— Что⁈ Не слышу! Докладывай, как положено! — рявкнул унтер.

— Господин старший унтер-офицер, у рядового Синякова паника! — Георгий прокричал это почти в ухо унтеру.

— Да что ты так орёшь⁈ Что ещё за паника? Струсил?

— Никак нет…

Губанов подбежал к Петьке и стал его тормошить:

— Вставай, собака! Чего сопли распустил? — вначале унтер просто тряс парня за шинель, а потом принялся лупить кулаком куда придётся: по плечам, по рукам, по голове.

— Не трогайте его! — крикнул Георгий, разозлённый таким поведением Губанова. — Хватит!

— А тебе что? — унтер подскочил к Георгию. — Повторить!

— Господин старший унтер-офицер, прошу оставить парня в покое. Он не виноват.

— А ты у нас ещё и судья? Решаешь, кто виноват, а кто нет? Ух, вольнопёрый, доболтаешься ты у меня, — унтер поднёс к лицу Георгия увесистый кулак в грязной вязаной перчатке.

На Георгия смотрели глаза, полные ярости. Руки унтера сжимались в кулаки, усики шевелились. Это походило на безумие — такое же, как у Петьки, только выражалось оно по-другому. Внутреннее напряжение у этого человека выплёскивалось агрессией во вне, и ему было всё равно, кто подвернётся под руку: враг или свой.

Кулак двинул Георгия в зубы. Короткий тычок оказался несильным, но достаточным, чтобы по губе потекла кровь.

— Ещё раз звякало своё разинешь, убью! — процедил Губанов и пополз обратно.

Георгий держал в руке винтовку и боролся с желанием выстрелить в урода. Унтер совсем спятил. Теперь непонятно, что от него ждать. Лучше бы его убило, а не Кошакова.

Зато выяснилось, что в первом отделении от двенадцати человек осталось лишь семь. Игната выбыл ещё во время марша. Младший унтер-офицер убит. Что с другими тремя? Тоже погибли? Или ранены?

Снаряды перестали рваться, и кто-то закричал, что германцы идут. Заработал пулемёт, винтовки заговорили наперебой. Георгий поднялся, положил трёхлинейку на земляной бруствер и приготовился отражать атаку.

Цепи солдат упорно двигались по изрытому снежному полю. Серая масса шинелей лезла напролом, и стало их ещё больше, чем в первый раз. Человеческая волна двигалась к окопам, но вскоре германцы опять начали падать один за другим. Обстрел шрапнелью не смог заткнуть пулемёт, и тот продолжал бодро отстукивать чечётку, уничтожая живую силу противника без всякой жалости.

На этот раз враг подобрался ещё ближе. Тут уж нервы начали окончательно сдавать. Георгий чувствовал, что остался в окопе один, а на него двигались десятки людей с ружьями и устрашающими криками. Поле зрения сузилось, и что творится по сторонами он уже не замечал. Вражеские солдаты то и дело залегали, вскакивали, бежали дальше, мешая целиться, и меньше их как будто не становилось. Кто-то обязательно доберётся. Следовало убить сразу всех, но после каждого выстрела приходилось дёргать затвор.