— Царская семья? Не знаю таких.
— Ну как же! — Евдокия сейчас не поняла, шутит он или имеет в виду нечто особенное. — Отрёкшийся император Николай II с императрицей Александрой Фёдоровной и детишками.
— А-а… Эти? Так после декрета об установлении Советской власти и учреждении Российской республики никакие они не царская семья. Ординарные граждане Романовы. Если бы не отмена сословий, были бы мещане, небогатые городские обыватели, всю роскошь у них ещё при правительстве Львова отжали. Что же касаемо отъезда… У Николая руки не по локоть — по макушку в крови. Его супружница тоже виновата отчасти, слушалась «старца» и прочих не шибко умных советчиков, чьё дурное мнение водила в уши супругу как руководство к действию, детишки вообще не успели нашалить. Но! Уже сейчас полно недовольных новой властью. Романовы за границей объединят монархистов. Нам нужна реставрация монархии? Нет, даже со мной в качестве царя. Хотя… Нет, всё равно — не нужно. Скажу Петерсу, чтоб их охраняли надёжнее. Об этих обломках прошлого на время лучше забыть. Так что прошение не отклонено. Оно оставлено без рассмотрения. Иди уже, ищи рояль!
— Есть рояль… Возможно, дурно настроен. В классе для музицирования благородных девиц.
— Ноты же сумеешь записать? Потом для обработки под оркестр отдадим Чайковскому.
— Так умер Пётр Ильич…
— Какая неприятность! Точно — умер, как я запамятовал? Найдём другого. И без этих… странностей в отношениях с мальчиками.
Забросив дела, бумаги и оставив без аудиенции дюжину посетителей в приёмной, Седов удалился с Евдокией в музыкальную комнату. Хоть имел в прошлой жизни неплохие слух и голос, да и артистизмом не обделён — в кино снимался, довольно сложно было заставить издавать нужные звуки горло Троцкого, к прекрасному никак не приспособленное. Спасибо, что напарница по наитию восполнила неудавшиеся места, подобрала аккорды. Вскоре «Россия — великая наша держава» зазвучала дуэтом, Ева вежливо попросила автора музыки и слов заткнуться в тряпочку, чтоб не портить гимн, и сама его исполнила низким чувственным голосом.
Зазвали матросов свободной от караула смены. Те с восторгом принялись горланить про великую державу, музыка Александрова замечательна тем, что шикарно подходит для хора, даже если хор любительский, и доброй его половине медведь на ухо наступил — этой мелодии всё равно не испортить.
Герб? Что может быть уместнее, чем Георгий Победоносец? Пусть он олицетворяет народ, победивший угнетателей, врагов внешних и внутренних. А однотонное красное полотнище пусть украсится большим белым кругом, в которого и впишем упрощённое графическое начертание мужика с копьём на коне. Трепещите, супостаты!
Конституцию, понятное дело, утвердит Съезд Советов (куда он денется), а символы удостоились отдельного и срочно подписанного Декрета с очень жёсткими датами: разучить гимн и исполнить хору с оркестром Петроградского гарнизона, записать на граммофонные пластинки и распространить по губерниям. Описания и начертание флага и герба поместили газеты.
Под этим флагом и с этим гимном, исполненным перед строем, недели через три или чуть больше революционные полки начнут смертельную атаку под Ригой. Времени мало, но надо, чтоб узнали, чтоб прочувствовали — символ нового свободного мира колышется над головой, а в ушах звенит музыка прекрасной России будущего. За неё и помереть не жалко.
Чувствуя, что ситуация в Петрограде относительно стабильна, председатель позволил себе первую неделю сентября провести в поездках по губернским городам и вплоть до Москвы, выступая о земельной реформе. На митингах рефреном звучало: голосуйте в Советах за партию социалистов Седова, и получите землю. Если же отдадите свой выбор эсерам, фига с маслом вам, а не земля, отобранная в расплывчатую «общенародную собственность». 10 сентября прибыл в Москву, заодно проверив подготовку к переезду, тоже выступил на митинге у Спасской башни Кремля, агитируя за аграрную программу своей партии. В очередной раз ругнулся, что приходится вопить во всё горло. В 1917 году аэропланы летают, радиосвязь имеется с Парижем и Лондоном, субмарины плавают под водой, танки уже появились… А матюгальника, чтоб не рвать глотку на площади, как не было, так и нет. Бонч-Бруевич — подонок, однозначно. Чего тянет кота за хвост?
Злость сорвал на чиновниках Моссовета.
— Почему Красная площадь занята всяким непотребством? Чтоб от Кремля до ГУМа всё было чисто!
— Пардон, до чего? — переспросил московский и, проследив за нервным взмахом руки Седова, догадался. — А, до Верхних торговых рядов.
При царизме площадь, покрытая брусчаткой, содержалась в порядке и чистоте. Местами камень залили асфальтом, положили рельсы, пустили трамвай. Но в короткую эпоху полной анархии, порождённой властью Временного правительства, москвичи моментально загадили это пространство, превратив в стихийный рынок.
— Уберём-с! Не извольте беспокоиться.
По манере изъясняться человечек явно выдавал происхождение из «бывших», переметнувшихся к социалистам. Такие рьяно доказывают лояльность, нет сомнений, площадь будет очищена, и Седов с трибуны мавзолея Ленина примет здесь первый парад Революционной Красной армии…
Чёрт побери, нет же никакого Мавзолея Ленина и не будет, одёрнул себя председатель. Вовку отпели и прикопали на каком-то мелком кладбище Петрограда, похороны вышли не слишком многолюдные. Самому ложиться в гроб ради странного гранитного блиндажа несколько преждевременно. Ладно, пусть будет обычная трибуна. Но с матюгальниками!
11 сентября обложил хренами и наорал на ближайшее окружение, славянская часть соратников отказалась пользоваться ножами за обедом. Оказывается, это день усекновения головы Иоанна Предтечи, церковь внушила, что резание ножом оскорбляет память святого! Вот и тяни этих остолопов в технически продвинутое будущее.
Заодно Седов сделал себе пометку: надо в ЦК завести дешёвую посуду, как было сделано в ЦК его партии в прошлой жизни, такую не жалко бить под горячую руку — об пол или о голову вызвавшего гнев.
Рвущий жилы от усердия, Бонч-Бруевич подогнал усилительную установку только накануне 21 сентября, аккурат к «юбилею», месяц со дня «Великой Августовской Революции», и это было воистину монструозное сооружение, смонтированное на грузовике «Рено» из гаража Петросовета. Радиолюбитель, не мудрствуя лукаво, собрал малые репродукторы от телефонических аппаратов, снабдил их огромными медными раструбами наподобие патефонных и по одной усилительной лампе на каждый. Над бортами грузовика высились эти раструбы — в 3 ряда, по 18 штук на борт. Между пещерными акустическими системами высилась миниатюрная трибунка, возносящая оратора над медью и оборудованная микрофоном — тоже от телефона, у изобретателя просто не хватило бы времени слепить что-то иное.
Седов в сопровождении охраны спустился со ступеней главного входа в Смольный и критически осмотрел техническое чудо.
— Пожалуйте в кузов и на трибуну, товарищ председатель. Сейчас мотор запущу, — суетился Бонч-Бруевич. — Амплифаер от магнето питается.
Он крутнул «кривой стартер», мотор закашлялся и подхватил, затарахтел на высоких оборотах.
— Сейчас-сейчас, товарищи! Аудионы прогреются.
Радиотехник для важности сыпал «умными» иностранными словечками вроде «аудион» и «амплифаер», Седов решил простить ему это мальчишество и не портить триумф. Правда, триумф вышел так себе. Вместо ожидаемой громкости рок-концерта, которую сулил анекдотический размер установки, он услышал свой голос, довольно-таки искажённый, едва-едва перекрывающий рокот двигателя. Конечно, всё же заметно громче, чем вопли из собственного организма, здесь довольно спокойно сказал: «товарищи рабочие, революционные солдаты и матросы». Попробовал выкрикнуть те же слова во всю силу лёгких, звуки слились в неразборчивый гул.
Спустился из кузова.
— Товарищи, меня было слышно?
— Как тётю Сару на Привозе! — схохмил Яшка, которому любая фривольность сходила с рук. — Мотор шибко тарахтит.
