26 августа в субботу Седов, едва пришедший в себя от воздушного вояжа в Могилёв, с утра устроил смотр перебежчиков из РСДРП. Дан и Вышинский получили обещанные портфели, в преданности революции в интерпретации СПР клялся Майский, отныне — нарком труда. Примерно половина перебежчиков принадлежала к богоизбранному народу, никто из них не отказался явиться под председателевы очи, оправдываясь шабадом.

Куда более ценными были латыши Петерс и Лацис. Чувствуя, что на их национальных чувствах можно играть, Седов раскрыл часть плана по возвращению Риги, увидел воодушевление в глазах обоих, перемешанное с лёгким скепсисом: разве такое возможно?

— Только при условии крепкого тыла, восстановлении дисциплины в войсках. Борьба с контрреволюцией и саботажем выходит на первый план. Товарищи! ЧК Временного правительства распущена, да она ничего путного и не сделала. Образуем свою — новую революционную Чрезвычайную комиссию с самыми широкими правами.

— Особую полицию? — уточнил Петерс. — Весьма своевременно.

Он говорил с лёгким прибалтийским акцентом. Внешне запросто сошёл бы за русского, и это прекрасно. Слишком много семитских лиц наверху.

— Больше чем полицию-милицию. Прости за высокий стиль, скорее карающий меч пролетариата и всего трудового народа. Полномочий много, но и ответственность высшая. За злоупотребления — вплоть до расстрела. Знайте же, чрезвычайность сохранится только до окончания войны и прекращения сопротивления эксплуататорских классов. Вы не слышали про их сопротивление? Гарантирую — будет. Например, мне доложили, что ряд промышленников оказали щедрую финансовую поддержку корниловцам. В их числе Рябушинский, Морозовы, Третьяков, Путилов, Вышнеградский и другие. Что, миндальничать с ними? Как только Корнилова в наручниках привезут в Петроград, состоится заседание ревтрибунала. Толстопузы тоже предстанут перед ним, их имущество отойдёт казне. И тогда начнут возмущаться другие денежные тузы, опасаясь — не придёт ли их черёд? Не придёт, если всё по закону! Или дрожите от страха, что ночью в вашу дверь постучится наряд ВЧК.

На простоватой физиономии Петерса нарисовалась задумчивость, Седов догадался, что экс-большевик думает как осуществить грандиозные планы, в отношении принять ли на себя командование отрядами ВЧК сомнений нет. Лацис гордо вскинул клочковатую бороду.

— «Строгость и справедливость» — это напишем на наших знамёнах.

Уж точно звучит лучше, чем про холодные руки, горячую голову и какое-то там сердце, внутренне согласился Седов. Петерс получил поручение разработать декрет об учреждении ВЧК, возглавляя всероссийскую и петроградскую службу, Лацису была обещана должность главного московского комиссара.

Когда оба латыша ушли организовывать строгую справедливость, в кабинет заглянул Антон и молча положил на стол передовицей вверх газету «Петроградские вести». Оказывается, рыбачьи сети вытащили из озера Разлив два изрядно попорченных тела. Рабочий из Сестрорецка Николай Емельянов, опрошенный милиционерами, опознал по одежде и мелким вещам обоих погибших — большевиков Ленина и Зиновьева. В их черепах обнаружены пулевые ранения.

— Как там? «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца: Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца», — Седов процитировал Пушкина, чтоб скрыть замешательство. Он рассчитывал, что гибель их не раскроется ещё сколько-то месяцев, пока об Ульянове и Зиновьеве не забудут окончательно. Не повезло. — А деньги обнаружены?

— Про деньги не пишут… Подрезали их деньжата, знамо дело.

— Знамо-то-знамо, но кто-то наверняка заподозрит, что имело место политическое убийство. Срочно Каменева и Фрунзе! Пусть газеты пишут, что милиция ищет грабителей, убивших двух видных революционеров и забравших все имевшиеся у них ценности. Если хоть кто-то обвинит нас, редактора — в расход, типографию и редакцию спалить к чертям. С агитацией у нас плохо… Где Бонч-Бруевич?

— В Петрограде, — ответил Антон, смущённый столь резким переходом. — Найти?

— И немедля ко мне.

— Под конвоем?

Седов рассмеялся.

— Нет. Ничего он не натворил. Дело к нему есть.

Вызванный довольно интеллигентный мужик в круглых очках стопроцентно происходил из хорошей семьи. Лицо знакомое, неоднократно попадался на глаза. Спросил разрешения, присел на краешек стула.

— Ваша нынешняя должность, товарищ Бонч-Бруевич?

— Заместитель председателя Петросовета, товарищ председатель.

— Стало быть, радиолампами занимаетесь в свободное от революционной работы время.

— Какими радиолампами? — у того даже очки подпрыгнули от удивления. — Это что-то телеграфическое?

— Естественно… Или у вас брат имеется?

— Имеется. Генерал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. Беспартийный, но социалистам сочувствующий. Я — Владимир Дмитриевич.

— Ни хрена не понимаю… Кто же у вас по радиосвязи?

Тот задумался, потом вспомнил.

— Так, наверное, Михаил Александрович. Тот из орловских Бонч-Бруевичей. Он что-то в Твери на радиостанции промышляет. Мы не общаемся.

— Точно, Михаил Александрович… Запамятовал. О себе расскажи.

Бонч-Бруевич оказался из белорусской шляхты польско-литвинского происхождения, в революционном движении лет пятнадцать, занимался духоборами и прочими религиозными меньшинствами, в целом человек приятный…

— Стоп-стоп, — прервал его самопрезентацию Седов. — То есть по религии спец. Как там, «религия — опиум для народа»?

— Можно и так.

— Значит, забираю тебя из муниципальных властей. Нам нужен особый комитет при СНК по взаимоотношениям с православной церковью, католиками, мусульманами, иудеями, протестантами и прочими ушибленными на голову.

По глазам Бонч-Бруевича увидел, что тот не одобряет «ушибленных» по отношению к конфессиям, но и возразить не посмел, молодец.

— … А также атеистическая пропаганда. Марксисты мы или нет? Берёшься.

— Если партия прикажет…

— Здесь и сию минуту партия для тебя — это я.

— Средства, бюджет…

— Именно! Средства будешь добывать ты — для Советского государства. Пока идёт война, золота не хватает катастрофически, а попы накопили предостаточно на три войны. Наипервейшая задача — частичное изъятие церковных ценностей на дело спасения страны.

— Не отдадут!

— Ещё и упрашивать будут: возьмите, только не стреляйте. Работать начнёшь с ВЧК и товарищем Петерсом. Силовая поддержка акций — на нём. Если Русская православная церковь намерена продолжить существование, каждый поп должен внушать пастве: советская власть ниспослана богом. Только преданный советской власти получает шанс войти после смерти в царствие небесное.

— Я — атеист, Дмитрий Леонидович, но, боюсь, православных к этому не принудить.

— Глупости. Поговори с товарищем Петерсом. Для несогласных придумаем что-то зело особенное, тогда остальные в чёрных рясах бегом прибегут за членскими билетами в СПР. Всё, иди работай!

Вопреки принятой в Российской республике шестидневке, Седов намеревался отдохнуть и, тем более, расслабиться назавтра в воскресный день после перенесённых треволнений недели. Но судьба решила иначе, к нему зачастили посетители, коих не принять было бы неблагоразумно. Некоторые возмущались мерам безопасности, когда матросы охраны ощупывали их карманы, заставляли показать содержимое сумок и саквояжей, изымая оружие с обещанием отдать при выходе. Тем не менее, пришедшим рисковать не хотелось.

Взъерошенные после обыска, но вынужденные придержать недовольство, заявились члены бывшего ЦК бывшей кадетской партии, объявленной вне закона за моральную поддержку корниловцев.

— Рассаживайтесь вокруг стола, товарищи заклятые враги трудового народа! — пригласил Седов. — Радушного приёма не обещаю, но, видно, нам есть что обсудить. Представьтесь, не всех вас знаю по газетам.

— Глебов Николай Николаевич, — проскрипел самый возрастной из них, увенчанный длиннющей седой бородой как у старика Хоттабыча, вызывающей желание выдрать волосок и произнести заклинание «трах-тибидох». — Заводчик, владелец фабрики электротехнических изделий.