Данила тянет меня за косу, Тёма пытается засунуть мне траву за шиворот. Папа стоит над нами, руки в бока, и делает суровое лицо:

— Итак, обвиняемый, признавайся! Сколько тебе заплатил Данила?

— Аж три конфеты, — отвечаю с улыбкой и показываю ему язык.

Мама спускается с веранды, босиком, в лёгком сарафане, и я вижу, как папа тут же забывает о футболе, о нас с близнецами. Глаза у него становятся такими… ну, как в кино, когда главный герой видит героиню и влюбляется.

Он всегда так на неё смотрит. Сколько я его знаю.

Мне было семь, когда я впервые увидела папу.

Я тогда стояла за маминой юбкой, страшно волновалась и думала: «Вот он — мой папа. Такой большой, сильный и мой».

А потом эта противная Вика орала, я её водой обливала, мукой посыпала… В общем, вела себя не очень красиво. Ну а что? Зато сработало. Я боролась за счастье мамы и папы, как могла.

Потом мы полетели в Израиль, я держала маму за руку в больнице, а папа не спал ночами, переживая за неё, но поддерживая меня, и всё время шептал: «Всё будет хорошо».

И стало хорошо.

Стало идеально.

Теперь у меня есть всё.

Папа, который учит меня защищаться, любить себя и уважать, и одновременно грозится всех моих ухажёров гнать поганой метлой.

Мама, которая всегда рядом, любит меня, заботится и знает, когда мне нужна её поддержка или совет.

Два мелких брата-террориста, которые бегают за мной хвостом и считают меня самой крутой на свете.

И скоро, я уже знаю (мама думает, что я не заметила, как она гладит живот и улыбается), будет ещё один. Или одна.

Главное, чтобы рыжий, как я.