— Итак, — Ленин провел по лбу ладонью, стараясь сосредоточиться, сдвинул брови, — в нашей комиссии уже есть душа, есть административное тело... — но не сдержался: — Заведете специального помощника, который бы охранял «душу» в лице вашей особы от всяких случайных «тел».

— Владимир Ильич...

— Не буду, не буду больше. Пойдем далее.

— Профессора Круга привлечь, — предложил Кржижановский.

— Та-ак, — Ленин одобрительно склонил голову.

— Рамзина.

— Первоклассный ученый, но, боюсь, академичен.

— Ничего, Владимир Ильич! Будет на месте.

— Не забудьте Александрова.

— Разве можно его забыть? Да! Вот еще: нужен ученый секретарь. Я думаю, что лучше Евгения Яковлевича Шульгина, пожалуй, не найдешь. Вы знаете, что это за человек?..

Каждого сотрудника Глеб Максимилианович старался похвалить, отмечал достоинства. Добавлял все новые и новые штрихи. Об Александрове, например, сказал, что главная черта его проектов — смелость. Это пламенная натура, презирает равнодушие, страстно утверждает на земле свое... А Графтио? Человек феноменальной трудоспособности! Хорошо зарегулированная гидростанция, которая исправно несет «базисную» нагрузку, не теряя способности выдерживать и «пиковую». Знает английский, французский, немецкий, итальянский, шведский... Крушение попыток использовать энергию Иматры для Питера до сих пор личная трагедия инженера Графтио. До сих пор он с яростью вспоминает, как после его доклада финляндскому сейму о строительстве гидростанции к нему подошел представитель германского банка и сказал: «Неужели вы допускаете возможность создания таких мощностей для петербургской промышленности вне нашего контроля?..»

Глеб Максимилианович углубился в подробности, так что Ленин должен был напомнить: времени в обрез.

— Хорошо, — произнес Владимир Ильич. — Александров, Шульгин, Графтио, Шателен.

— Ну конечно, конечно. Потом Прянишников, Башков, Коган, — предложил Кржижановский, — и непременно Есин.

— Это кто такой? — Ленин насторожился.

— О! Это замечательный человек. Жаль, что титулы «бесподобный», «крупнейший» мы привыкли применять только к художникам, философам, изобретателям. Василий Захарович Есин — выдающийся рабочий. Монтер, выросший у нас на «Электропередаче». Большевик с тринадцатого года. Участник Октябрьских боев в Москве. Командир красных автомобильных частей на гражданской войне...

— Остановитесь, Глеб Максимилианович! Я надеюсь, вы не станете упрекать меня в недооценке рабочего класса, но в вашей комиссии должны быть специалисты — ученые.

— Все это так, Владимир Ильич. Но тут, с Есиным, исключительный случай... Борис Иванович Угримов, как вы знаете, теперь особоуполномоченный Совета Труда и Обороны в комиссии «Электроплуг». А Есин работает на месте профессора Угримова — начальником отдела электрификации сельского хозяйства. И хорошо работает. Иному «спецу» сто очков даст! Истинный самородок!

— Ох, Глеб Максимилианович!.. Не слишком ли? Не увлекаетесь ли?

— А по-моему, лучше перехвалить человека, чем недооценить. Слышали бы вы, как Есин отбрил одного высокообразованного пошляка, который увидал в плане ГОЭЛРО лишь возможность для молодых крестьянок завивать волосы электрическими щипцами!..

— Ну, что же, — подумав, уступил Ленин. — В виде исключения — пусть, — и черканул в конце списка:

«Есин (НКЗ)».

Помолчали, допили чай с медом. И Глеб Максимилианович вдруг почувствовал, что не только настроение, но и самочувствие улучшилось.

Отчего бы?.. Разве не ясно? Сделали много: часу не просидели, а сделали!..

Он попросил:

— Остались бы, Владимир Ильич!.. Как же так? Столько верст туда-обратно, по такой дороге, в этакое лихо, а с нами — только час...

— Не удерживайте. Спасибо. Это мне полезно — проветрить голову. Я очень доволен. О-чень! Счастливо отдыхать вам.

И укатил.

Ленин оттолкнулся вместе с креслом от стола, глянул на часы, покачал головой: ровно шесть. До начала заседания считанные минуты, а никто из противников не зашел, не прислал свои возражения.

В чем дело? Что это, случайное совпадение? Или тактика — не раскрывать до поры свои карты, не давать лишнее время на размышления, на подготовку?

Позвонил секретарю.

— Пожалуйста, поторопите Милютина, Ларина и Крицмана с присылкой тезисов об едином хозяйственном плане.

Вскоре уже пора перейти из кабинета в зал заседаний...

И вот длинный-предлинный стол в этом зале. Пятнадцать мест с одной стороны, пятнадцать с другой. Ведущие политические и хозяйственные деятели страны: Аванесов, Рудзутак, Брюханов, Попов, Халатов, Ломов, Милютин...

Вдоль стены со строгими деревянными панелями, с глубокими проемами четырех окон, за которыми в слепой пустоте ночи надрывается метель, расселись приглашенные товарищи, докладчики, эксперты.

Во главе стола, точнее, уже за другим, приставленным к нему, как перекладина буквы Т, — Ленин. В левой руке — часы, правая — над листком для заметок.

Рывком поднимается Михаил Александрович Ларин — тот самый, что слывет старым партийным работником и литератором. В былые годы — меньшевик, а в девятьсот седьмом — автор самого правого из проектов созыва «широкого рабочего съезда», которым пытались заменить партию. Во время войны примкнул к Мартову...

Опять Мартов и мартовцы — пусть бывшие! — против Ленина, против ГОЭЛРО...

Ларин так долго подавался вправо, что оказался слева: после Февральской революции он занял самую левую позицию среди меньшевиков-интернационалистов, после июльских событий вошел в большевистскую партию и ныне трудится на посту заместителя председателя Высшего совета по перевозкам. Самонадеян, самоуверен, привык идти напролом, без оглядки и полагает это главным достоинством революционера.

Перед началом заседания, прочитав проект положения о Государственной общеплановой комиссии, подошел к Ленину и шепнул на ухо как бы в шутку:

— Вы дали нам мизинец, мы возьмем всю руку,

Для себя Ленин называет его «архиловким нахалом», смеется:

— Если Ларин просит миллион, то давать ему надо полтинник.

Ларина, и прежде всего его, имел в виду Владимир Ильич, когда предупреждал Кржижановского, что придется отшибать нетактичных коммунистов.

С убежденностью всезнающего метра, с апломбом пророка Ларин бросает в лицо Ленину:

— Как можно признавать ГОЭЛРО основным планом восстановления всего народного хозяйства? Как можно всерьез говорить о немедленном приступе к практическому проведению этого плана в жизнь, если жизнь сплошь и рядом на каждом шагу опрокидывает куда более скромные наши наметки?..

В плане ГОЭЛРО, составленном техниками, хромает экономическое обоснование. Не учтен прирост населения. Слабы расчеты необходимого ввоза и так далее и так далее...

Я считаю, что во главе технической группы, предложенной товарищем Лениным, если хотите, над ней, надо обязательно поставить экономический президиум...

Он говорит многозначительно и запальчиво, то и дело снимая и надевая очки. Отирает взмокший, начинающий лысеть — «бог лица прибавляет» — лоб.

Но Ленин умещает суть его выступления в строку:

...«Дело не кончается одной техникой»...

В три строки — следующее выступление, заместителя председателя Высшего Совета Народного Хозяйства Милютина:

«Ларин часто путает (Милютин)

|| Задача экономически-политическая [Ни разу не возразил Ленин]»

Раскинув перед собой широкие сухие руки так, что левая легла на общий стол, а правая уперлась в тот, за которым сидел Ленин, Рыков поморщился: нет, ни Ларин не произвел впечатления, ни зам не сверкнул красноречием, хотя все же сказал, что с точки зрения методологической план ГОЭЛРО построен неправильно. Взял слово.

Председатель Высшего Совета Народного Хозяйства говорит не торопясь — отмеривая, процеживая каждое слово, каждый вздох: у зама одна ответственность, у преда — иная. Привычно заикаясь, он растягивает начальные согласные — выгадывает секунды, чтобы отмерить, взвесить еще и еще раз: