Помедлив, он собрался с мыслями, вздохнул и заговорил:

— Вы, конечно, знаете, еще в девятьсот седьмом году доктор Вольф предсказал, что со временем наряду с «кровеносной» системой железных дорог развитые государства покроются, как. он говорил, «нервно-мускульной» сетью электропередач с «мозговыми» распределительными центрами гигантских районных электростанций. — Глеб Максимилианович внимательно посмотрел на Владимира Ильича. «Не утомил ли? Ведь это мой конек, и я могу говорить об этом без конца, без отдыха, хоть до утра...»

Но Ленин приподнял брови, как бы поторапливая: дальше, дальше. И Кржижановский продолжал:

— Эти фабрики движения, света и тепла — мощные и сверхмощные электрические централи — должны быть связаны между собой, должны производить энергию при наивыгоднейших условиях и отпускать ее столько, сколько потребуется. Такова идея, если хотите, идеал, — может быть, даже пока мечта, техническая мечта... Но для электричества нет невозможного. Электричество знает только один предел: триста тысяч километров в секунду!

— Неплохой предел, — задумчиво произнес Ленин.

— Еще бы! — Кржижановский усмехнулся со значением и, словно задираясь, подправил усы. — Известно, что электрификация промышленности неизбежно влечет революцию самих ее основ: поршневых паровых машин, дающих от силы сто пятьдесят оборотов в минуту. Генератору, вырабатывающему электрический ток, это уже не подходит. И двухсотлетнее царствование поршневых машин, несмотря на бездну технического остроумия, затраченного на их усовершенствование, подрывается. Начало нашего века ознаменовалось появлением паровой турбины.

Глеб Максимилианович говорил увлеченно, говорил о том, что выносил, выстрадал за годы раздумий, выкладывал собеседнику одно неоспоримое достоинство предмета своей страсти за другим. Он боялся только одного: как бы его не перебили.

Его никто не перебивал.

— Ничтожность потерь в электропередачах!.. Экономичность взаимных превращений механической и электрической энергии!.. Возможность раздать ее по проводам кому угодно, чему угодно — доменной печи и чайнику!.. Элементарность пуска и остановки двигателя, ухода за ним!.. Прочность конструкции, дешевизна, относительно малый вес... Такой признанный представитель капиталистического царства машин, как Генри Форд, утверждает, что мы неправильно характеризуем наш век как век машин. «На самом деле, — говорит он, — наш век — век энергии. За спиной машин стоит энергия, в особенности гидроэлектрическая...»

Ленин деликатно кашлянул:

— Вы говорите так, словно я против электричества.

Кржижановский осекся, смутился: действительно, не слишком ли он увлекся? Уж кому-кому, а ему ли не знать, сколько внимания отдал Владимир Ильич революционной роли электричества, сколько он думал об этом.

«Но почему же он так хорошо слушал?»

— Все это очень интересно, очень важно, очень бесспорно, — заключил Ленин, вышел из-за стола и встал рядом. — Но сейчас важнее другое. Иван Иванович Радченко еще в Смольном говорил мне, что топливо у нас под ногами. Повсюду. Так ли это? Достаточно ли у нас торфа?

— Торфа?! — Глеб Максимилианович даже сел: что это — неосведомленность? Нет. Обычная для Ильича манера выведать у тебя все, вытянуть до ниточки, задавая и возможные вопросы своих оппонентов, кажущиеся подчас весьма и весьма неожиданными, даже неуместными.

— «Достаточно ли у нас торфа?!» — как бы укоряя Ленина за такой оборот, повторил он. — Да мы живем в берендеевом царстве! Буквально — не в переносном смысле, не метафорически! — утопаем в сказочных богатствах. Вот, взгляните, пожалуйста! — И метнулся к карте на противоположной от стола стене. — Ни одна страна не сравнима с нами в этом плане. Тридцать миллионов десятин! Более двух триллионов пудов!

Подняв руки, Кржижановский привстал на носках, стараясь дотянуться до верха, где лежала Архангельская губерния с ее тундрами и Поморьем, так что со стороны могло показаться, будто простер он их, надеясь обнять землю, изображенную на обширном планшете.

— Отбросим болота нашего Севера и Сибири. Примем во внимание лишь то, что лежит вот здесь, здесь и здесь — ниже шестидесятой параллели, южнее Питера. И все равно оказывается, что только ежегодный прирост этих торфяников — около пяти миллиардов пудов условного топлива. Миллиардов! Только приростом торфяного мха можно полностью покрыть всю топливную потребность страны.

Он оглянулся. Ленин стоял за его плечом и слушал с интересом, не перебивая.

— Еще одно, очень важное достоинство, особенно сейчас, когда транспорт наш в таком плачевном состоянии...

— А именно?

— Промышленность Москвы, Петрограда, Иваново- Вознесенска находится в самой непосредственной близости от грандиозных торфяных залежей. Рукой подать! Громадные запасы этого, как я его называю, «ультрамодного» топлива есть и на Урале — в Пермской и Вятской губерниях, и на Волге... Чтобы добывать торф, не надо строить глубокие шахты, забираться в них — он лежит на поверхности, только бери его! — и каждая тысяча десятин гиблого места, топей, прорвы — словом, бросовой земли гарантирует работу областной станции в течение двадцати пяти лет!

— А сколько рабочих должны добывать торф для такой станции?

— Около трех тысяч.

— Ого!

— Многовато. Не спорю. Но уже наметившийся прогресс техники добычи обещает так облегчить труд на болотах, что из проклятия он станет благословением.

— «Станет...» — Ленин улыбнулся недоверчиво, с грустной иронией. — А как быть сегодня, сейчас?

Кржижановский замолчал не оттого, что вопрос его озадачил. Все было продумано до мельчайших деталей не в один день, не в одну бессонную ночь. Он вдруг — неожиданно для себя — сам поразился грандиозностью проблемы, возможностями, перспективами, которые разворачивались.

Да, да! Бывает так: думаешь о чем-то, твердишь, повторяешь чуть ли не всю жизнь, полагая себя знатоком в данном деле, и вдруг однажды, только в беседе с очень близким, дорогим тебе человеком открывается вся глубина, весь сокровенный смысл того, что считал само собой разумевшимся, привычным, исчерпанным. Как в старой гимназической шутке об учителе: «Объяснял, объяснял урок — даже сам понял!»

— Так как же сейчас быть? — напомнил Ленин.

— Есть выход и сейчас, Владимир Ильич! — Он свободно, легко произнес это имя-отчество, совсем забыв о пустых, ненужных обидах — уколах самолюбия. — Есть. Во-первых, мы не можем уклониться от борьбы: если мы не станем наступать на торф, он наступит на нас. Опять говорю буквально, без всякого преувеличения. Ведь вы же знаете, процессом заболачивания охвачены весь наш север и северо-запад. Мхи — несметные полчища, тучи, мириады — неотвратимо движутся на нас. Наседают на леса, на открытые водоемы, угрожают культурным землям. Но это еще полбеды... Сейчас, в такое голодное время, мы привлекаем на подмосковные торфяники десятки тысяч крестьян- отходников из Рязанской, Калужской, Смоленской губерний.

— Еще больше увеличиваем наш продовольственный дефицит, — со вздохом вставил Ильич.

— А между тем рядом, на текстильных фабриках, которые бездействуют или почти бездействуют, десятки тысяч рабочих не работают.

— Какая работа, если нет или, применяя вашу терминологию, «почти нет» ни хлопка, ни льна, ни шерсти?

— Но жалованье они получают, живут как бы на пенсии — как люди, находящиеся на социальном обеспечении... Не напрашивается ли, Владимир Ильич, мысль о привлечении именно этих людей? Хотя бы при самом коротком рабочем дне? Понятно, надо подумать и о технике торфяного производства, чтобы сделать его возможным для слабосильных текстильщиков. И тогда вместо добычи горбом и лопатой, при несносных жилищных условиях, при вечной опасности малярии наступит полезная смена работы в душных фабричных цехах трудом на открытом воздухе.

Наконец, Ленин сел на свое место, взял со стола принесенное Кржижановским требование. И Глебу Максимилиановичу, также вернувшемуся в свое кресло, пришлось чуть вытянуть шею, чтобы увидеть, как толстый черный карандаш одну за другой ставит «птички» против слов «чечевица», «селедка», «отруби», точно выявляя их парадоксальную несовместимость со словами «киловатт», «прогресс», «перспектива» — со всем, о чем они только что говорили.