— Н-н-не надо спешить. В-в-ведь прежде, чем выполнять ГОЭЛРО, его н-н-необходимо еще утвердить. Можно его утвердить н-немедля, с-сейчас? Можно. А нужно ли?.. Может быть, лучше утвердить после съезда электротехнического — после, как сказано в постановлении Совнаркома от восьмого сего февраля, «всестороннего обсуждения технико-экономических вопросов, связанных с осуществлением плана электрификации России»?

Всем своим видом — и тем, как сжимает в кулаке карандаш, как отмахивает такт своим словам, как придерживает вытянутыми пальцами другой руки бумаги на столе, но не заглядывает в них — по памяти безошибочно цитирует нужные параграфы, — всем своим видом Рыков как бы внушает Ленину: «Без моего благословения ГОЭЛРО не отправится в путь. Я могу дать «добро», могу и не дать».

— III-ш-што, если в результате упомянутого «всестороннего обсуждения» упомянутый план электрификации окажется планом электрофикции?.. — Он прикрывает рот ладонью, будто бы разглаживая усы, сдерживает улыбку. — Н-н-не скрою, д-да, я слыхал, что есть ошибки. Товарищ Ларин, товарищ Милютин пять минут назад подтвердили нам это. — И тут же великодушно защищает председателя ГОЭЛРО от Ларина и Милютина: — Кржижановский не только теоретик, но и практик... Однако излишней нервозностью, чрезмерной поспешностью, — смотрит на Ленина, — затемняется существо дела.

Ленин буквально хватает последнюю фразу — с маху так и записывает:

«...затемняется существо дела...»

По тому, как задиристо он склоняет голову, как наперекор противнику — размашисто и стремительно — мчит по листку свой толстый черный карандаш, нетрудно заметить, что он повторяет эту фразу про себя с иной интонацией, вкладывает в нее совсем иной смысл.

Тем временем предложенный Лениным проект атакует уже новый оратор — Валериан Валерианович Осинский, заместитель народного комиссара земледелия. Это экономист и литератор, во время Брестских переговоров — глава «левых коммунистов», сторонник продолжения «революционной» войны, теперь один из вождей фракционной группы «демократического централизма»:

— Легкомыслие — утверждать!.. — Обращается он исключительно к Ленину и с присущей ему особенностью во всем усматривать политиканство, козни, направленные против него, подозрительно щурится, встряхивает густой шевелюрой: — Легкомыслие — утверждать план электрификации! Нарушать решения Восьмого съезда Советов, который не утвердил, а одобрил! Кржижановскому задание не было дано выработать государственный план. Общеплановая комиссия будет наполовину административная комиссия, а Кржижановский не администратор. Разве не так, Владимир Ильич? Сами же вы признавали...

Спокойно, сдерживая себя, Ленин кивает, стискивает зубы так, что желваки играют на лице.

— Вот видите! У него в ГОЭЛРО буржуазные спецы, правые эсеры и прочие, коммунистов мало. ГОЭЛРО должна дать кадры экспертов, а не общеплановой комиссии. И вообще!.. — вдруг махнув рукой, срывается Осинский. — Я всегда был против! Никогда не верил! Почему электрификация, а не газификация, скажем? Все равно пустое фантазерство. Сначала восстановим хоть частью старое, прежде чем строить новое. Я не полагаюсь на Кржижановского. Пусть экономист просмотрит, только экономисты могут сделать...

Его сумбурное, переполненное эмоциями выступление подлило масла в огонь. Дебаты пошли по второму кругу: снова Рыков, снова Милютин, снова Ларин...

«Опять об одном и том же! — недовольно усмехнулся про себя Ильич. — Мешают додумать».

Он пришел в свое обычное, преобладающее настроение — напряженной сосредоточенности, набрасывал план заключительного слова.

А перед ним в зале за столом шумели, то и дело повторяли:

— Экономика...

— Экономист...

— Экономический...

Ленин как бы отодвинулся от наседавших противников, сдержал себя, собрался, записал, сжимая каждое слово до предела — в слог: «отн к эк» — «отношение к экономике», — прислушался к тягучему тенорку Рыкова, помедлил, добавил: «(Далеко, в куток!) «Мозг»».

«Да, вот главное. Именно мозгом должен стать Госплан. А эти... Живую работу заменяют интеллигентским и бюрократическим прожектерством! Конечно, «планы» — вещь такая, говорить и спорить можно бесконечно. Но неумно допускать общие разглагольствования и споры о «принципах» построения плана, когда надо взяться за изучение уже данного, единственно научного плана, исправить его на основании... опыта!» — Снова черканул, еще стремительнее, словно досаждая, словно наперекор, в пику своим оппонентам:

«(хоз здр смысл)» — «(хозяйственный здравый смысл)».

Рослый, прямой, застегнутый на все пуговицы, с аккуратно зачесанными назад волосами, с крупными, чуть вывернутыми губами, делающими его лицо обиженным, Милютин перебирает на столе бумаги, обдает прокуренным, табачным дыханием, долго ищет нужную.

Почему-то нелегко поверить, что из тридцати семи своих лет половину этот человек отдал революции, семь провел в тюрьмах и ссылке, после Февральского переворота был председателем Саратовского Совета, на Апрельской конференции избран в ЦК большевиков, в Октябре — народный комиссар земледелия первого Советского правительства. Пост, впрочем, вскоре им оставленный из-за несогласия с позицией Ленина и ленинцев. В это, к сожалению, поверить уже легче...

Сейчас Владимир Павлович больше напоминает учителя, старающегося вдолбить школярам трудный урок.

— Тезис первый, — монотонно читает он. — Единым хозяйственным планом называется совокупность... — Тезис второй. Осуществление единого хозяйственного плана становится возможным только после свержения капитализма... Тезис третий... Тезис четвертый...

«Какая скученция! — думает Ленин. — Дельный экономист, вместо пустяковых тезисов, засядет за изучение фактов, цифр, данных, проанализирует наш собственный опыт и скажет: ошибка там-то, исправлять ее надо так-то...» — Он опускает карандаш на бумагу так, точно надоедливого и нудного Милютина отметает: обводит слова «(хозяйственный здравый смысл)» густой черной рамкой. Дает слово следующему оратору.

Опять — Ларин.

Щуплый, юркий, желчный, Ларин едва успел раскрыть рот — уже сказал всем что-нибудь неприятное, даже единомышленников своих не пощадил, увлекшись.

«Н-да-а... — глядя на него, задумывается Ленин. — Коммунист, не доказавший своего умения объединять и скромно направлять работу специалистов, входя в суть дела, изучая его детально, такой коммунист часто вреден. Таких коммунистов у нас много, и я бы их отдал дюжинами за одного добросовестно изучающего свое дело и знающего буржуазного спеца».

Рука его опускается на листок, второй рамкой — еще раз! — выделяет и подчеркивает слова «(хозяйственный здравый смысл)», двумя четкими линиями отбивает от дальнейшего, останавливается, будто насторожившись, прикидывая, и решительно продолжает:

««Дело затемняется»...

бюрократизмом (Рыков)...

и литературщиной (Милютин, Ларин и Осинский)».

Набрасывая свой план, Ленин то и дело косится на брызжущего слюной Ларина, который уже противопоставляет тезисам Милютина собственные тезисы, пересыпает речь шутками вроде:

И вдруг... Вдруг Владимир Ильич просто-напросто взрывается смехом.

Но это совсем не тот радушно-заразительный ленинский смех. Это смех-вызов, смех-горечь, ирония, смех-выстрел. Недаром на листок для заметок он ложится строками, напоминающими беспощадно злую частушку:

Наконец выговорились все противники.

Владимир Ильич спокойно отложил толстый черный карандаш, откашлялся, уперся руками в край стола: