Тут же перед ним со скрежетом и скрипом ухнула подпиленная ветла.
— Что вы делаете?! — Рассердился Кржижановский. — Бульвар на дрова!
— Ахти! — Богатырь дворник скинул рукавицу, отер лоб. — Все одно гнилая. Только старые валим.
— Гм... Только старые...
— Теперь можно, ступайте...
«Да! А два брата с Арбата?!» — вспомнил Глеб Максимилианович без всякой связи с предыдущим, как бы вдруг перебивая самого себя, и зашагал еще быстрее по дорожке вдоль пруда, на котором когда-то был каток, а теперь маршировали зазябшие, пестро одетые бойцы всевобуча с деревянными ружьями. Ни пристани, ни навеса для лодок, ни самих лодок — все давно растащили, давно пожгли.
Два брата с Арбата...
О них стоило вспомнить: Борис и Александр Угримовы. Дед их жил аскетом в своем волынском имении после того, как повесили Рылеева — его друга, завещал детям и правнукам ни за что не служить царскими чиновниками, но защищать Россию при любых обстоятельствах.
Выполняя его волю, отец стал почетным мировым судьей — перебрался в Москву. С самых ранних пор братья были очень дружны, безгранично доверяли друг другу, делились сокровенными мыслями, переживаниями. Привыкнув видеть их всегда вместе, кто-то и пустил в обиход эти «два брата с Арбата», приставшие к ним на всю жизнь.
Братья Угримовы учились в одной гимназии и вместе пошли в университет. Только там судьба наконец развела их, да и то ненадолго. Старший, Борис, стал инженером- электриком, Александр — агропомом-биологом. И опять они вместе — едут совершенствоваться: Борис — в Высшем Электротехническом институте Карлсруэ, Александр, по совету любимого учителя Климента Аркадьевича Тимирязева, — в Высшем сельскохозяйственном институте Лейпцигского университета.
Борис Иванович Угримов — один из первых в Москве энтузиастов электротехники. В Биржевом институте ему удалось поставить приличную лабораторию и подготовить несколько сот инженеров-электриков. Еще двадцать лет назад, на Всемирной выставке в Париже, он получил медаль за изобретение электрического котла. По доверию виднейших ученых мира помогал разобраться в тяжбе об открытии беспроволочного телеграфа между Поповым и Маркони.
Александр Иванович для исследований привез в Лейпцигский университет девяносто восемь пудов чернозему из собственного имения — с Волыни — и своей диссертацией поверг видавших виды профессоров и знавших себе цену агрономов немецких в восторженное смятение. Так и ходили вокруг него, причмокивали: «О-о! Шварцэрде!» Черная земля!.. Слыхать-то про нее слыхали еще со времен Екатерины, а вот узнали толком лишь теперь.
Вернувшись в Россию, увенчанный, помимо всего прочего, еще и титулом «ученика несравненного Вейсмана» — создателя хромосомной теории наследственности, основоположника генетики, двадцативосьмилетний Александр Угримов избирается президентом Московского общества сельского хозяйства, кем и пребывает по нынешний день.
Революцию он встретил без особого энтузиазма. К делам ее относится весьма скептически, к вождям, мягко говоря, недоверчиво.
Иное дело — Борис Иванович. Еще в восемнадцатом году пошел работать товарищем председателя секции физики и электротехники Всероссийского совета народного хозяйства. А летом девятнадцатого Народный комиссариат земледелия поручил ему возглавить Бюро по электрификации сельского хозяйства.
Легко сказать: организуй, возглавь... А как? Ни Ому, ни Амперу не доводилось, ни Ом, ни Ампер ничего определенного относительно Бюро по электрификации сельского хозяйства посоветовать не могут. И с этой своей заботой Борис Иванович тогда обратился в Садовники, к инженеру-большевику Кржижановскому.
Глеб Максимилианович выслушал его внимательно и просил приехать вместе с братом — будто бы хотел разузнать у того о новейших системах мелиорации, о превращении болот в культурные луга и пашни.
Александр Угримов сначала отнекивался, но к назначенному часу братья были у Кржижановского.
Хозяин принял их радушно, даже ласково: усадил, угостил чаем, выставил на стол все, что было в доме, — и сахар, и сухарики ржаные, и лесные орехи — в разговоре, как бы между прочим, вспомнил:
— Только что звонил Ленин — просил приехать к половине шестого. Я воспользовался случаем и уговорил его принять нас всех троих. Вы не возражаете?
Борис Иванович оживился. А младший брат сразу, должно быть, заподозрил какой-то подвох, нечто затеваемое «против» него, — и насторожился, напрягся.
Через четверть часа они были в приемной Совнаркома». Глеб Максимилианович прошел в кабинет Ленина, предупредив, что привез обоих «декабристов» и что младший очень боится, как бы его тут не стали вовлекать в партию.
— Дворянские революционеры! — Ленин задумчиво усмехнулся и с улыбкой покачал головой: — В партию?! Партия обязывает.
— Старший — наш, а вот младший... — Глеб Максимилианович развел руками: — Но голова — тоже девяносто шестой пробы.
— Так и быть, — согласился Ленин, — постановим не ковать из него комиссара. Пригласите.
Братья вошли сразу вместе, оба, так что даже потеснили друг друга в дверях.
Ленин поднялся навстречу и, пожимая руки, сказал, что хорошо помнит Бориса Ивановича и рад приходу его вместе с агрономом.
Агроном тут же втиснулся в глубину кресла, точно занимая оборону за массивным высоким подлокотником.
Борис Иванович, не присаживаясь, заговорил о своих заботах — в Бюро по электрификации сельского хозяйства, о создании которого Ленин знал. Потом посетовал, что, мол, «бюро» — слово пугающее, несущее в себе слишком много отрицательного заряда, пожаловался на то, что в Наркомземе у них пока еще нет определенного плана работы и как бы не оказаться оторванным от главного — строительства электрических станций.
— Да, бесспорно, это главное, — подумав, произнес Ленин и хотел добавить еще что-то.
Но в этот момент дежурный телефонист выглянул из- за двери в углу, возле окна. И Ленин, извинившись, поспешил туда — в свою «будку».
Должно быть, не желая обидеть оставшихся, он не притворил дверь, и они, молчаливо переглядываясь, невольно ловили доносившиеся слова:
— Деникин признал Колчака «верховным правителем России...». «Красная Горка» в руках мятежников... В Петрограде раскрыта еще одна контрреволюционная организация — «Национальный центр»...
— Главное, бесспорно, электрические станции... — рассеянно продолжал Ленин, вернувшись. Но тут же собрался, сосредоточился. — Ничего вам не могу посоветовать, — признался он, оглянулся на дверь «будки», черканул что- то черным толстым карандашом на листе из блокнота. — У меня, так же как и у вас, нет опыта в подобном деле.
Ни у кого нет. Одно скажу вам: верно, слово «бюро» несет и частицу отрицательного заряда — «бюрократизм», «бюрократия»... Но ведь дело не в слове. Вы — электрик и, уверен, лучше меня знаете, как отрицательный заряд нейтрализуется положительным.
— В процессе совершаемой работы.
— Вот! Вот именно! — подхватил Ленин. — Все непреодолимые трудности, все неразрешимые проблемы преодолеваются, решаются только в процессе совершаемой работы. — По-прежнему без какого бы то ни было заигрывания он добавил: — Вы просите, чтобы я вам помог, а я хотел просить помощи у вас, — и, привстав, заходил привычно по кабинету — из угла в угол. — Думаю, излишне вам рассказывать, во что превратили наше земледелие пять лет войны. Есть точные цифры, где-то был листочек — не найду. Ну да не в цифрах сейчас дело — и так ясно, сколько отнято у земли лошадей: кавалерия требует больше, чем артиллерия, артиллерия — больше, чем кавалерия... В деревне — жалкие одры... Вот если бы подпрячь в плуг русскому мужику электричество. Я слышал об электропахоте. Это возможно? Это действительно?..
Тут вдруг произошло неожиданное — то есть то, чего ждали, а потом забыли ждать: Александр Иванович подался вперед, поднялся на пружинах своего мягкого убежища и заходил рядом с Лениным, заговорил о том, как в бытность докторантом ездил по деревням Шварцвальда — этого живописнейшего уголка старой Германии.
