Но он ничего не сказал, потому что Мартов закашлялся, присел в изнеможении на мешок: опять напоминал о себе туберкулез, благоприобретенный в сибирской ссылке.

В это время закрытый автомобиль прогудел мимо них и, свернув, затормозил перед глухими воротами ЧК.

— Вот так, — произнес Мартов, грустно кивая в его сторону. — Вся механическая тяга тратится на подобные перевозки. Не до топлива, когда надо свозить в кутузки соль земли — интеллигентных созидателей.

Это Глеб Максимилианович уже не мог пропустить мимо ушей.

— Для вас, вероятно, не секрет, — сказал он сухо, но как можно спокойнее, — что за время пребывания в Царицыне «интеллигентные созидатели», одетые в шинели с золотыми погонами, не пустили ни один из его заводов, что, оставляя город с двухсоттысячным населением, они взорвали электрическую станцию, водопровод, железнодорожные мастерские. Готовились взорвать мост с вагонами трамвая. Взорвали нефтяные баки, бак с гудроном, из которого все содержимое — пятьдесят тысяч пудов! — вытекло на волжский лед. Крупнейшие в России царицынские заводы разорены, разрушены, станки увезены, рабочие разогнаны, постреляны...

— Откуда вы все это знаете? — Мартов повел плечами, вытянул шею, как бы освобождая ее от сдавившего воротника. — Вы это видели?

— Мне рассказывал Михаил Иванович Калинин — он только что вернулся оттуда. Посреди города на телефонных столбах болтаются веревки, на которых «интеллигентные созидатели» вешали созидателей не столь интеллигентных. Причем рационализация в этой «сфере производства» достигла такой степени, что тот, кому выпадал жребий, должен был сам подняться на столб, сделать петлю и накинуть себе на шею...

Мартов опять нервно повел плечами.

— Э, да что толковать?! — Глеб Максимилианович махнул рукой. — Разве вы не знаете, что непременная отличительная особенность города, оставленного «солью земли», — виселица на базарной площади? Только в Елисаветграде — пять тысяч трупов: кузнецы, токари, сапожники... Целые баржи на Волге и Каме нагружали «неинтеллигентными созидателями», о судьбе которых до сих пор нельзя сказать ничего определенного.

— На войне как на войне, — возразил Мартов, привстав и поправив очки. — Белый террор — ответ на красный террор.

— Конечно... — Иронизируя, усмехнулся Глеб Максимилианович. — Само собой разумеется!.. Расскажите мне еще об «ужасах чрезвычайки».

— А вы, я вижу, мне о прелестях ее хотите рассказать?

— Не собираюсь. Хочу лишь одно заметить: когда бьют вас, вы вопите: «красный террор», «ужасы чрезвычайки», а когда бьют нас — тут же: «что поделаешь, на войне как на войне».

Мартов распрямился, характерным движением привычного оратора приподнял руки, но Глеб Максимилианович не дал ему ответить:

— И еще добавлю исключительно как инженер, только цифры. За прошлый — девятнадцатый и позапрошлый — восемнадцатый годы, то есть за два года отчаяннейшей гражданской войны, Чрезвычайной комиссией арестовано всего сто двадцать восемь тысяч человек. Именно «всего» — по всей России. Из них освобождены пятьдесят четыре тысячи — почти половина, расстреляны — девять тысяч шестьсот. При подавлении белогвардейских выступлений погибло около двух тысяч восставших, а сотрудников ЧК — около трех тысяч.

— Из этого с бесспорной очевидностью следует, что ЧК — наиболее гуманная организация из всех, какие до сих пор знало человечество? Нечто вроде филантропического приюта или вегетарианской богадельни?

— Из этого следует, что пролетариат слишком сдержан и мягок.

— Может быть, пролетариат и сдержан, но сие заведение... — Мартов обернулся к высокому серо-зеленому дому, Возле которого они стояли, грустные глаза его, все усталое, осунувшееся, изможденное лицо изобразили муку, — сие заведение и созидание несовместимы.

— Вы уверены?

— Абсолютно! Где есть ЧК, там нет и не может быть созидательного интеллекта. И вы с этим еще столкнетесь. Вы убедитесь в том, как только вам понадобится не расстреливать, а строить...

Две, казалось бы, случайные встречи.

Случайные!?

Ну, нет! Закономерные, характерные. Что он там наговорил, Глеб Максимилианович, этим двум господам?..

Правильно, все правильно наговорил: слишком гуманна, слишком добра, подчас даже преступно великодушна революция наша. Освободили Пуришкевича, который своей прямотой и откровенностью подкупил сотрудников ЧК — дал честное слово рыцаря, что навсегда слагает оружие. И сколько же еще голов вогнал в петлю тот «благородный рыцарь»!..

А сами вы, господа «витии»! Брызжете слюной, ногами и руками отмахиваетесь от власти Советов. А власть Советов вам — и селедочку, чтобы с голоду не подыхали, и шишечки, будьте любезны, чтобы — плохо ли, хорошо ли — обогрелись, не закоченели.

«...Нет и не может быть созидательного интеллекта...» — говорите?

А изыскания на знаменитых Днепровских порогах, которые мы ведем, несмотря на то что район работ непрерывно подвергается набегам петлюровцев, махновцев, белогвардейцев?..

Или щедрое финансирование строительства электрической станции под Каширой — и по семь и по пятнадцать миллионов рублей — в разгар нашествия Деникина?..

Или направление Александра Васильевича Винтера в Шатуру, отпуск Советом Народных Комиссаров десяти миллионов рублей и еще более драгоценного продовольствия прошлой голодной зимой, признание постройки этого электрического гиганта срочной работой государственной важности?..

Наконец, открытие Дмитрия Сергеевича Рождественского! В самое последнее время! Трудами директора советского оптического института в Петрограде разгадана тайна строения простейшего атома — лития. Наверняка эта победа, весть о которой промелькнула в ряду сообщений о панской угрозе, о нормах выдачи соли и спичек, станет шагом на пути к оседланию фантастических сил материи...

И еще, господа «витии»! Что-то, помню я, вы не горевали, когда «созидательный интеллект», заложенный Генрихом Осиповичем Графтио в проект освещения и обогрева Питера за счет Волхова, угасал по царским канцеляриям, от департамента к департаменту, от превосходительства к высокоблагородию и от высоко- к просто благородию. А ведь мы тот проект уже воплощаем. И не шумим, не хвастаемся этим. А надо бы! Надо бы хвастать. И еще надо гордиться тем, что не только ЧК у нас, в нашем государственном аппарате, но и ЦЭС — то есть Центральный электротехнический совет, а еще — Электрострой. И скоро будет много новых — различных — «строев».

Будет!..

Он шел стремительно, размашисто, не обращая внимания ни на встречных прохожих, ни на ломовиков, сердито покрикивавших на него, — убыстрял и убыстрял шаг по мере того, как нарастал темп и накал воображаемой дискуссии с реальными противниками...

«Вспомните, — мысленно обращался к ним Глеб Максимилианович, — вспомните выступление профессора Постникова еще до революции, в шестнадцатом году, на съезде электротехников. Тогда большинство маститых носителей «созидательного интеллекта» плохо слушали его, а вернее бы сказать, не хотели слушать. До сих пор возмущает памятная картина демонстративного равнодушия просвященных бар. Но старик не испугался — адресовал свои пожелания к нам, немногим, и слова его запали в сердце:

— Что изменит лицо жизни? — спрашивал он. — Что послужит ключом исторического перелома? — И сам отвечал: — Различные историки единодушны в этом: развитие производительных, я бы назвал, вулканических сил. Век пара отступает перед веком электричества, новые силы действуют в пользу четвертого сословия — пролетариата. И вы, владеющие оружием электротехники, отдайте его в руки четвертого сословия.

Так-то, господа «витии»! Вам бы хоть теперь понять то, что уже тогда ощущал и видел старик профессор, стоявший одной ногой в могиле.

— Погодь, гражданин-товарищ! — Тяжелая шубная рукавица уперлась в грудь Глеба Максимилиановича, шибанула запахом потной овчины.

«Где это я? — Он оглянулся. — Ого! Чистые пруды. Мясницкие ворота прошагал».