До поздней ночи светились окна в небольшом, примыкавшем к опытному цеху, здании КБ. Здесь в тесных комнатах второго этажа, соединённых, как отсеки в общем вагоне, сквозным проходом без дверей, началась напряжённая работа. Каждое утро первым появлялся Михаил Аршинов. В его отсеке подоконник и стол были уставлены склеенными из фанеры макетами корпуса нового танка. Макеты были разной величины и формы, но у всех без исключения лобовые и кормовые листы располагались наклонно, под острыми углами, а башня напоминала усечённый конус. Верхние бортовые листы над гусеницами тоже шли с наклоном к башне, и корпус в целом имел красивую, обтекаемую форму.

Макеты всем нравились, Аршинова хвалили, но он ходил мрачный и молчаливый, не решаясь даже с товарищами поделиться мучившей его грандиозной идеей создать непоражаемый корпус.

Бронебойный снаряд имеет свойство рикошетировать — это всем известно. Но при каких условиях это происходит? Знай он эти условия, можно было бы найти такую форму корпуса, при которой снаряды станут отскакивать от брони или скользить по ней, оставляя лишь царапины… Аршинов засел за книги по баллистике и стрельбе, доселе ему мало знакомые. Ездил в университет на кафедру математики, где сумел заинтересовать своей задачей какого-то молодого гения. И погрузившись в этот омут, не замечал, как убегают часы и дни, ничего не прибавляя к уже найденному и сделанному.

Михаил Ильич, державший в поле зрения работу каждого конструктора, как-то поздно вечером, когда все уже разошлись по домам, подошёл к Аршинову, сидевшему в своём отсеке в мрачной задумчивости.

— Над чем бьёшься, тёзка? Давай обсудим вместе.

— Ничего не получается, Михаил Ильич, — уныло сказал Аршинов. — Угол встречи снаряда с бронёй должен быть не больше двадцати градусов. Кроме того, влияют взаимная твёрдость брони и снаряда и сила удара, которая зависит от массы и скорости снаряда и от дистанции стрельбы. Слишком много переменных величин. Расчёт получается очень сложным.

— А что даёт этот расчёт? Нужен ли он?

— Без него не сделать непоражаемый корпус.

— Непоражаемый? В каком смысле?

Аршинов понял, что проговорился, выдал раньше времени свою заветную идею. Но отступать было поздно.

— Корпус, от которого пули и снаряды будут рикошетировать, — недовольно сказал он, сурово хмурясь. — Для этого надо так расположить броню, чтобы угол встречи в любом случае был не больше двадцати градусов.

— В любом случае? Вы серьёзно думаете, что это возможно?

— А что же тут несерьёзного? — начал сердиться Аршинов. — Изякович берётся найти такую поверхность расчётом. Правда, возможно, что образующей будет не прямая линия, а кривая второго порядка, например парабола…

— И сколько же Изякович собирается считать? Год? Может быть, два? А мы будем ждать его решения?

— Сколько надо, столько и будет считать, — окончательно рассердился Аршинов. — Вы из меня дурака не делайте. Один такой умник уже пытался. И вы хотите?

— У меня не было и нет таких намерений. Давайте соберём совещание, обсудим, посоветуемся.

— Идите вы с вашими советами… знаете куда, — закусил удила Михаил. — Сам знаю, что делать, и в советах не нуждаюсь!

Михаил Ильич посмотрел внимательно на искажённое гневом лицо Аршинова, на его растрёпанную шевелюру и воспалённые бессонницей злые глаза… И ни слова не сказав, повернулся и пошёл к выходу.

Обдумав происшедшее, он на другой день утром подошёл к Аршинову, который, видимо, так и не уходил домой, а просидел всю ночь за рабочим столом.

— Извини, Миша, я был неправ, — мягко сказал он. — Ленин учил, что в принципиальных вопросах надо отстаивать свою точку зрения до конца. А это принципиальный вопрос. Поэтому я прошу тебя ещё раз спокойно и ясно изложить свою позицию. Что и как ты планируешь сделать по корпусу? Каким ты его видишь?

Аршинов молчал, потрясённый тем, что перед ним извинился человек, который старше его и по возрасту и по должности. Извинился перед ним — нечёсаным грубияном, у которого за плечами ничего нет, кроме скандалов. Он готов был заплакать и поэтому молчал, терзаясь поздним раскаянием и думая: «Есть же такие люди… Да за такого человека душу не жалко отдать…»

Не дождавшись ответа, Михаил Ильич спокойно и твёрдо, как об окончательно решённом, сказал:

— Сейчас надо сделать вот что… Срочно подготовь эскизы мишеней из лобовых листов, сваренных под разными углами. Организуем огневые испытания. Это я беру на себя. Работу проведём вместе с артиллеристами, это по их части. Рикошетирование, конечно, будет, но надо оценить его количественно и определить, какие углы наклона брони являются наиболее выгодными. Расчёты тут вряд ли что дадут, мы определим это практическим обстрелом. Собственно, важно определить лишь угол наклона верхнего лобового листа. Достаточно, если испытаем три варианта: угол к вертикали тридцать, сорок пять и шестьдесят градусов. По результатам испытаний и выработаем оптимальную форму корпуса. Размеры уточним в ходе общей компоновки танка. Ты согласен?

Конечно, Михаил был согласен. Через неделю он отбыл на заводской полигон в Малиновку, куда артиллеристы доставили мишени и сорокапятимиллиметровую пушку. На полигоне загремели выстрелы.

Вопрос о двигателе для нового танка решился легко, хотя простым он не был. Ещё несколько лет назад на Харьковском дизельном заводе по особому заказу разработали мощный двигатель В-2. Строился он как авиационный, но авиаторов пока не устраивал, говорили, что тяжеловат. Возникла идея использовать В-2 для танков. Поставили его на танк БТ-7 — так и появился опытный образец БТ-7М. Двигатель был двенадцатицилиндровый, компактный (цилиндры располагались двумя наклонными рядами, образуя подобие латинской буквы V), танкистам нравился, но… часто подводил, выходил из строя. Большой беды в том не было, каждый новый двигатель поначалу барахлит, но его доводят и заставляют работать, как следует, без подвохов. В-2 доводке поддавался трудновато. Время шло, а он продолжал огорчать конструкторов. В конце концов, конечно, поддался бы, но пошли разговоры о том, что ставить пятисотсильный дизель на лёгкий танк вроде бы ни к чему. Кто-то на ответственном совещании сказал, что такая конструкция напоминает муху с пропеллером. Раздавались и принципиальные возражения, из которых едва ли не самым веским считалось то, что на всех зарубежных танках ставятся бензиновые моторы, а значит, танки с дизелем потребуют особого обеспечения горючим, при необходимости не удастся воспользоваться бензином со складов противника…

О преимуществах танков с дизельным двигателем при этом как-то забывалось. Забывалось, что такие танки менее пожароопасны, ибо дизельное топливо не столь легко воспламеняется, как пары бензина. Дизель экономичнее бензинового мотора, расходует меньше топлива на единицу мощности. А значит, при той же ёмкости топливных баков запас хода у танка с дизельным двигателем больше. Дизель проще по конструкции, не нуждается в сложной и довольно капризной системе зажигания с её свечами, бабиной, прерывателем, распределителем и высоким напряжением. В дизеле топливо впрыскивается в нагретый от сжатия поршнем воздух и воспламеняется само, без искры. Дизельное топливо дешевле и в смысле ресурсов менее дефицитно, чем бензин.

Проанализировав всё это, Кошкин пришёл к выводу — дизель предпочтительнее. Танковым двигателем в перспективе должен стать дизель. Пусть пока его не признают и бракуют, как гадкого утёнка, но придёт время и все увидят, что это — прекрасный лебедь… Поэтому на новый танк — только дизель В-2. Машина потяжелела, в перспективе возможно дальнейшее усиление брони, пятисотсильный В-2 для неё — как раз то, что надо. Кстати, это активизирует и ускорит его доводку.

Двигателистам Васильеву и Шехерту оставалось только разработать крепления для В-2 в танке и «втиснуть» в корпус трубопроводы, насосы и баки его систем. Работа у них шла дружно, без ЧП.