Неужели всё-таки предпочтение будет отдано А-20? — думал майор Сурин, машинально вглядываясь в бегущие за окном вагона печальные осенние поля и перелески. — Это типичный нонсенс. А для Кошкина — катастрофа. С самыми тяжёлыми последствиями. Нет, этого допустить нельзя!

«А что ты можешь сделать?» — появлялась и копошилась где-то заскорузлая мыслишка. И высвечивался тусклый ответ-вздох: «Ничего!»

«Только не говори, Ванька, что это тебе не по силам, — сердился на себя Сурин, нервничая и хмурясь. — Знаю я тебя, сукин ты сын, бездельник! Расхныкался, понимаешь, а надо просто пошевелить мозгами и что-то придумать».

Вообще-то худшее, вероятно, можно предотвратить. Получилось же с ГВС, и неплохо получилось! Теперь задача проще. В крайнем случае — устроить ничью. Отсрочка решения — тоже решение. Устранить недостатки, выяснить то-то и то-то. Дополнительные испытания. На это обычно бюрократы клюют охотно. В бюрократическом кодексе оторочка — худший вид отказа. Но в данной ситуации на это можно пойти, это, на самый крайний случай, — выход…

«Не басни надо сочинять, а действовать, пока не поздно, рифмоплёт ты несчастный, — сурово упрекнул себя Сурин. — Забыл? «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Ясно? И не смей уходить в кусты, не смей забывать о долге и совести, прохвост ты этакий!»

Сурину и раньше случалось говорить себе по разным поводам неприятности, делать выговоры, которые от других он вряд ли бы стал выслушивать. Но до такой резкой самокритики, до такого, можно сказать, самоедства и таких оскорбительных личных выпадов он ещё не доходил ни разу.

Главный конструктор внимательно, от корки до корки, прочитал довольно объёмистый отчёт о сравнительных испытаниях танков А-20 и Т-32. В выводах комиссия отметила, что оба танка выполнены хорошо, а по своей надёжности и прочности выше всех опытных образцов, ранее выпущенных. «Да уж как-нибудь… Хороши же, значит, были эти ранее выпущенные!» Поломок всё-таки много, особенно на А-20, но дело не в этом, надёжность в конце концов будет обеспечена. А вот о главном — какой же танк, А-20 или Т-32, принять на вооружение — об этом в отчёте ни слова, и, конечно, не случайно. В поступившем с отчётом заключении, подписанном Садовым, заводу предлагалось устранить «выявленные конструктивные недостатки» и вновь представить оба образца на полигонные испытания «в полном объёме». Вот так — оба. В полном объёме.

Кошкин встал в волнении, зашагал по кабинету. Нет, так это оставить нельзя. Неужели до сих пор не ясно, что Т-32 по всем показателям превосходит А-20, что надо сосредоточить наконец все усилия на доработке именно этого образца? Более того — усилить его броню до противоснарядной и установить новую длинноствольную пушку. Он уже поднимал этот вопрос и в наркомате, и перед заказчиком, и вот — ответ. Продолжается волынка, как будто впереди — годы спокойной, мирной работы. А ведь уже началась, идёт вторая мировая война, и теперь не только год или месяц, каждый день и каждый час промедления — преступен!

Михаил Ильич подошёл к окну. Была уже глубокая ночь, в окнах цехов светились только редкие огоньки, не слышно привычного рабочего гула завода. В КБ тоже тихо — все давно уже разошлись по домам.

Вернувшись к столу, главный конструктор сел, пододвинул чистый лист бумаги, крупно и чётко написал: «Дорогой товарищ Сталин!» Вторая строчка тоже легла сразу же чёткими крупными буквами: «Вынужден обратиться лично к Вам по вопросу, имеющему наиважнейшее значение для дела обороноспособности СССР».

Да, это, пожалуй, единственный выход. Теперь надо коротко и чётко изложить аргументы. Колёсно-гусеничный А-20, по существу, несколько улучшенный БТ, броня у него всего двадцать миллиметров. Усилить её невозможно — колёсно-гусеничный движитель не позволяет увеличить вес машины даже на тонну. Этот вариант бесперспективен. А у гусеничного Т-32 броня уже сейчас 32 миллиметра. Её можно и нужно довести до противоснарядной (сорока — сорока пяти миллиметров). И установить новую длинноствольную пушку. Динамика при этом не ухудшится — на танке мощный дизель В-2, который сейчас используется не полностью. Получится танк с мощным огнём, надёжной бронёй и высокой манёвренностью…

Казалось бы, всё правильно, но Кошкин почувствовал в этой аргументации какую-то слабость. Какая-то непонятная, глубоко скрытая слабость, но она есть! А надо, чтобы всё было предельно ясно и однозначно.

Михаил Ильич начал думать о том человеке, которому собирался отправить письмо, — о Сталине. Он часто видел его, когда был слушателем Коммунистического университета имени Я. М. Свердлова. Сталин читал тогда лекции об основах ленинизма. Просто одетый, невысокий, невидный, он говорил негромко, запинаясь перед какими-то трудными для него словами, но слушали его с огромным вниманием. В отличие от других лекторов, Сталин не отвлекался на личные воспоминания, читал сухо, скучновато, но всегда давал чёткие, ясные формулировки, которые легко было записывать.

Потом Михаил Ильич увидел его много лет спустя, на заседании Главного военного совета. Сталин сидел за отдельным столиком у окна, молча курил трубку, не обращая, казалось, внимания на то, что происходит на заседании.

А это заседание сразу же приняло крайне неблагоприятный оборот для Михаила Ильича. В коротком докладе он подробно остановился на том, как в проекте танка А-20 выполнены требования заказчика. Об инициативном проекте Т-32 сказал коротко, считая его преимущества очевидными. Когда началось обсуждение, первый же выступающий, комкор Салов, высказал несколько замечаний по проекту А-20, а о Т-32 вообще даже не упомянул. Второй выступил так же, словно о Т-32 не было смысла и говорить — танк задан и должен быть колёсно-гусеничным. И остальные участники заседания рассматривали главным образом вариант колёсно-гусеничного А-20.

Тогда Михаил Ильич попросил слова вторично. Сказал, что колёсно-гусеничный движитель впервые появился на бронеавтомобилях. Автомобиль обладал плохой проходимостью вне дорог. Снабдить его вспомогательным гусеничным движителем было талантливой находкой изобретателя. На лёгких танках с противопульной бронёй двойной движитель — колёса для шоссе и гусеницы для бездорожья — тоже себя оправдывал. Но вот появилась противотанковая артиллерия, броня стала толще, вес даже лёгкого танка увеличился до двадцати тонн. Теперь машина сможет двигаться по шоссе только в том случае, если у неё все пары колёс будут ведущими. А силовой привод на вое колёса чрезвычайно усложняет трансмиссию, снижает её надёжность. Колёсно-гусеничный движитель, таким образом, на танках как бы отрицает сам себя. Это же простая диалектика — прогрессивное в одних условиях новшество в других, изменившихся условиях, становится тормозом для развития, для движения вперёд. Говоря это, Михаил Ильич заметил, что Сталин поднял голову и посмотрел на него почти с интересом, но потом снова занялся своей трубкой.

Обсуждение оживилось. Члены совета, встав со своих мест, обступили макеты танков, словно желая получше их рассмотреть. Пояснения по компоновочным чертежам танков спокойно и толково давал Александр Метелин. Но… голосов «за» было мало. Большинство присутствующих ссылались на опыт Халхин-Гола и Киевских манёвров. Колёсно-гусеничные танки показали себя отлично. Проект Т-32, очевидно, всего лишь попытка завода уйти от некоторых производственных трудностей, связанных с двойным движителем…

— Вы серьёзно считаете, что ваш новый танк может заменить все существующие типы? — спросил один из членов совета.

— Я не говорю, что наш проект идеален, — спокойно возразил Михаил Ильич. — Но принципиально создание единого основного танка возможно. Для этого по скорости и манёвренности он должен не уступать лёгкому быстроходному танку. Броневая защита — противоснарядная, как у средних и тяжёлых машин. Вооружение — тяжёлого танка. Тогда, ни в чём не уступая каждому из этих типов, новый танк будет превосходить лёгкие — по бронезащите и вооружению, средние — по мощи огня, тяжёлые — по скорости и манёвренности. Его можно будет использовать и как танк прорыва, и для высокоманёвренных действий в глубокой операции… Наличие на вооружении одного только основного массового образца намного облегчило бы и производство, и ремонт, и освоение танка в войсках.