Перекусив тут же у компьютера тем, что обнаружилось в холодильнике, я принялся собираться на сход. Оделся потеплее: питерская погода была и оставалась единственным непредсказуемым явлением в общем океане проповедуемой отовсюду стабильности.

Надев пальто и шарф, я наконец вышел из дома. По пути к метро прошел мимо школы, в которой находился местный избирательный участок. Над крыльцом вяло трепыхался на декабрьском ветру трехцветный полосатый флаг. Никакого оживления вокруг участка я не заметил, на крыльце курил одинокий мужичок в ватнике — больше похожий на припозднившегося с уборкой дворника, чем на пришедшего исполнить свой гражданский долг избирателя.

Та же картина в метро — никакой оживленности, люди едут то ли с катка, то ли на каток. Кто-то везет покупки после воскресного шопинга. Единицы везут идеи…

Поднялся на Восстания, вышел в прохладную свежесть декабря. К вечеру температура стала падать, это ощущалось в приобретшем морозную резкость воздухе. Глеб курил в стороне от выхода со станции метро напротив недавно построенного торгового центра. Я подошел к нему.

— Привет.

— Здорово, — мы обменялись рукопожатиями.

— Будем революцию делать?

— Революция сделает новых нас.

— Ну, это тоже возможно. Пойдем?

— Должен еще Быра подъехать, надо бы подождать.

— Быра? Ты ему к четырем сказал подъезжать?

— Ага.

— Ну, раньше полпятого не жди.

— Посмотрим.

Мимо сновали люди — от метро к торговому центру и от торгового центра к метро. Кажется, их не волновали ни выборы, ни предстоящий сход, ни все остальное. Они подсели на иглу потребительства, и все, что их интересовало, — новая доза покупок, выброшенных денег, приобретенных товаров. Мне было немного жаль их: если мы заплутали в лабиринте, но не оставляли попыток выбраться из него, то они уже давно в нем сгинули.

— Знаешь, — сказал я Глебу, — чем бы ни кончилась сегодняшняя буча, их, — я кивнул в сторону людей, тянувшихся к торговому центру, — будет очень трудно изменить, поменять модель их поведения, вне зависимости о того, кто придет к власти…

— Согласен, — Глеб посмотрел в том же направлении, что и я, — но если не поменять власть, у них вообще не будет шансов спастись, ведь это нынешний курс сделал их такими…

Нынешний ли курс сделал их такими, или это они сделали возможным нынешний курс — на самом деле ответа на этот вопрос не было ни у меня, ни у Глеба. И найти его именно сейчас не представлялось возможным. Тем более что, несмотря на прогнозы, Быра подошел вовремя, как и договаривались — в четыре. Протянул нам свою руку. Мы по очереди поприветствовали его.

— Готов? — полушутя спросил я Быру.

— К чему?

— Ко всему.

— А-а-а… Готов… В принципе…

— Пойдем тогда.

Медленно мы двинулись по Невскому проспекту в сторону Гостиного двора. Мимо нас проносились, сигналя, автомобили, навстречу нам двигались толпы праздношатающихся людей. Обычное воскресенье, обычный томно наползающий вечер — ничего такого, что предвещало бы наступление серьезных перемен. Неужели всех нас ждет только новый виток лабиринта?

Большинство всегда пассивно. Большинство будут насиловать и убивать, а оно будет молчать. Это так, к сожалению, так. Может быть, это заложено в людей генетически, может, является результатом долгого социального отбора, которому все мы подвергаемся с раннего детства. Лишь единицы могут сопротивляться. Могут бороться с пассивностью, с молчанием и наплевательским отношением. Сегодня мы — единицы.

Большинство продолжает ходить по магазинам, валяться на диване, смотреть тупые быдлошоу по телевизору, скрипеть зубами и ненавидеть свою работу, на которую все равно придется переться завтра с утра. Большинство продолжает созерцать и размножаться. Большинство знает, что выборы будут сфальсифицированы, но большинство уже заранее придумало оправдание собственному молчанию. Пусть. Сегодня мы — единицы.

На Литейном мы свернули с Невского и сделали небольшой крюк, огибая квартал. По пути взяли по пиву и, выйдя к Фонтанке, встали на набережной напротив цирка. Времени до схода было еще достаточно, можно было просто постоять, глядя в черную воду.

Быра стрельнул у меня сигарету, я достал две штуки: одну ему, другую себе. Закурил и Глеб.

— На выборы-то кто-нибудь ходил? — спросил Быра.

— Не-а. Мы же не местные.

— Надо было открепительные по месту постоянной прописки брать.

— Делать больше нечего. Как будто не ясно, кто победит в этом фарсе?..

— Ясно кто…

— И зачем тогда тратить свое время?..

Действительно — незачем. И Быра это прекрасно понимал, спросил скорее для порядка. Я стряхнул пепел через перила ограды, он полетел навстречу стылой воде.

— Будет революция? — спросил Быра Глеба.

Глеб сурово помолчал, разглядывая что-то на противоположном берегу. Потом коротко изрек:

— Будет, — он сделал затяжку. — Не сегодня — так завтра, не завтра — так через год. Но точно будет. Так жить нельзя…

Докурили, допили пиво. Еще немного постояли у чугунной ограды набережной и продолжили свой путь. Перешли по мосту Фонтанку, пошли по Инженерной улице, затем свернули на Караванную, пересекли Манежную площадь и переулком выбрались снова на Невский.

У Гостиного двора происходило столпотворение. По обе стороны Невского стояли омоновские «Уралы», полицейские машины и автозаки. На пятачке перед входом в станцию метро собралось уже человек двести, и народ все прибывал. Мы устремились в подземный переход, чтобы скорее оказаться в центре событий.

Сердце принялось стучать учащенно, в голове вертелась только одна мысль: «Началось!» Система спустила своих цепных псов, но народ не остановить. Людям — по крайней мере, тем, кто пока еще считал себя человеком, а не тупым скотом, потребляющим насильно подсовываемый ему корм, хотелось правды, и они пришли эту правду получить. Лжецы и фальсификаторы выставили ОМОН, пригнали автозаки. Посмотрим — кто кого.

Мы выскочили из подземного перехода и сходу врезались в толпу. Толпа скандировала: «Россия будет свободной!» Этот клич летел над пятачком возле Гостиного двора, отражался от стен, разрывая цепь ОМОНа, взмывал над Невским проспектом и возносился к низкому серому небу, а потом снова падал вниз. Силясь перекрыть его, в ответ ревел ментовский матюгальник: «Граждане! Данное публичное мероприятие не согласовано с властями города! За участие в нем вы можете быть задержаны и привлечены к административной ответственности! Просим вас расходиться…»

Ага, сейчас! Ребята, это бунт, а он не требует согласований. Мы имеем право на правду — и, пожалуй, пришло время им воспользоваться. Неужели мы будем согласовывать свою возможность добиваться правды с лжецами из городского правительства? Не дождетесь!

Мы подхватили клич:

— Рос-си-я бу-дет сво-бод-ной! Рос-си-я бу-дет сво-бод-ной! Рос-си-я бу-дет сво-бод-ной!

Лабиринт однажды заканчивается. Ты упираешься в стену или выходишь на долгожданный простор — не важно. Важно, что больше для тебя нет ловушек и загадок, нет запутанных ходов и медленно тающей надежды. Ты свободен. И пусть через секунду ты погибнешь… или погибнет весь мир — все это ерунда в сравнении с этими секундами свободы, когда ты находишь ответы на все свои вопросы, когда ты наконец ощущаешь, что живешь, а не существуешь, когда реальность открывается тебе вся, и нет больше секретов. Сейчас я получил все.

ОМОН начал действовать. По команде они развернули свою цепь и, вклинившись в толпу, рассекли ее на несколько частей, затем разные концы цепи соединились, замкнув часть толпы в кольцо. Получился хоровод голубоватой камуфляжной окраски. Из центра хоровода продолжало нестись:

— Рос-си-я бу-дет сво-бод-ной! Рос-си-я бу-дет сво-бод-ной! Рос-си-я бу-дет сво-бод-ной!

Меня оттеснили за спины ОМОНа, я потерял из виду Глеба и Быру. Продолжая выкрикивать боевой клич, я двинулся под напором толпы. Краем глаза увидел, что внутри ментовского кольца находятся какие-то школьники — почти дети. Это они продолжали кричать «Россия будет свободной!».