В дальнем углу зала на постаменте стоит фигура не то полицейского, не то пожарного. По крайней мере, ее верх облачен в форменную экипировку. На ногах же — черные колготки в сеточку и лакированные туфли. Перед фигурой размещена табуретка с тарелкой, наполненной гнилыми помидорами. Любой желающий может взять помидор из тарелки и швырнуть в фигуру. Именно этим и занимается Олег, сопровождая свои броски громогласными возгласами.

— Что ты делаешь? — пытаюсь остановить я его.

— Как что? — он пучит глаза на меня. — Творю! Это активное искусство, тут каждый участник!

Рядом с фигурой закреплена табличка с текстом, в двух словах раскрывающим суть данной инсталляции. Я пробегаю по нему глазами, понимаю, что Олег не врет. Вот только зачем привлекать к этому столько внимания? Думаю, достаточно одного-двух томатных выстрелов, чтобы удовлетворить свою тягу к прекрасному.

— Художник из тебя, по правде говоря, так себе, — говорю я Олегу.

— В наше время этот факт не мешает быть творцом! — пытается возразить он. Его бутылка, которую он поставил себе под ноги, в этот момент опрокидывается, и остатки пива выливаются на пол.

— Ну вот, по итогу банально насвинячили…

— Это акт творения!

— Пойдем-ка отсюда, творец, пока убирать не заставили…

Мы покидаем место преступления. Олег настаивает на том, чтобы мы посетили туалет. Я не возражаю.

После туалета мы прогуливаемся по полупустым пространствам лофта, наблюдаем за окружающими людьми. Забредаем в книжный магазинчик, расположенный в одном из залов. Я вспоминаю, что уже был сегодня в обители книг. Мертвые слова продают себя неохотно.

— Почему книги так дорого стоят? — спрашивает меня Олег, хотя этот вопрос, скорее всего, направлен даже не конкретно мне, а некоему собирательному образу продавца книг.

— Не знаю. Наверное, потому что читать модно.

— Модно? Ты уверен? По-моему, модно одеваться как сумасшедший и дрочить, но только не читать.

— Может быть. Однако цифры на ценниках от этого не становятся меньше.

— Литература мертва. Остался один лишь бизнес.

— Торговля мертвым. Похоронный бизнес?

— Похоже на то.

Наверное, он прав. Мертвые слова дорого стоят. Потому что их говорят мертвые для мертвых. Хипстеры в огромных очках охотно покупают Сэлинджера и Буковски, студенты, питающиеся лапшой быстрого приготовления, святым духом, портвейном и прочими магическими сущностями, берут Блаватскую и Кастанеду.

— Пойдем отсюда.

— Пойдем.

В небольшом зале с белыми стенами в углу стоит стул, на стуле лежат наушники. Рядом со стулом к стене прикреплена уже знакомая мне табличка с пояснительным текстом. По замыслу автора этого арт-объекта любой желающий может сесть на стул, надеть наушники и послушать космическую музыку. Олег спешит первым поучаствовать в этом аттракционе.

Я смотрю, как он водружает свое тело на стул, натягивает на голову наушники. Отстраненно смотрит мимо меня, слушает музыку. Потом снимает наушники.

— Фуфло какое-то, а не музыка! Ничего космического.

— Может быть, имелось в виду, что ты должен услышать музыку собственного микрокосма?

— Тогда я услышал пердеж обожравшегося гамбургеров яппи.

— Бывает.

Олег смотрит по сторонам. Кроме нас в этом зале сейчас никого. Наушники вставлены в разъем в стене, что-то вроде розетки. Он отсоединяет их от разъема.

— Это же кража! — говорю я ему.

— Нет, друг мой, это искусство! А теперь быстро покидаем помещение!

Уходим. Олег уносит с собой трофей. Формально это кража, но спорить с Олегом, втолковывать ему что-то, нет желания, он — взрослый человек, сам знает, что делает. Он спешит пояснить:

— Я лишаю их этой ужасной музыки, а значит, творю благо!

Как тут спорить? Мы покидаем галерею, спускаемся по лестнице, выложенной кафелем, выходим на фабричный двор.

— Короткое свидание с искусством…

— Да? Я думал, это путешествие в сумасшедший дом.

Минуем турникеты, и мы снова на проспекте.

— Кстати, тут по совместительству находится бизнес-центр, — Олег поясняет, — в смысле это же территория бывшей фабрики, часть цехов теперь — бизнес-центр, часть — лофт…

— Ничего удивительного.

— Давай еще по пиву?

Он тащит украденные наушники с собой. Нелепая картина: долговязый взъерошенный тип с наушниками. Он машет руками как мельница, проходящие мимо нас люди беспокойно оглядываются. Я решаю, что еще одна бутылка пива, и я — домой.

Пиво пьем в арке жилого дома, ведущей в двор-колодец. На стенах сырые потеки и ржавчина: кровь старого города, полного коммуналок и глухих дворов с окнами, упирающимися в другие окна. Куда-то тянутся серые мотки проводов.

— Выставка — так себе, — говорит Олег.

Тоже мне искусствовед. У меня по этому поводу вообще никаких эмоций нет. Конечно, выставка меня нисколько не впечатлила. Но, с другой стороны, я прекрасно понимаю, что современное искусство — такой же товар, как, допустим, одежда или продукты питания, и у меня нет ни желания, ни достаточных на то оснований, чтобы сравнивать друг с другом разные товары. Посмотрел и забыл.

— Если хочешь посмотреть настоящее искусство, тебе надо в Русский музей или Эрмитаж…

— Я там был. Там мертвое искусство.

— А тут живое?

— И тут мертвое. Мертвое, с помпой похороненное, а затем в довесок еще и эксгумированное.

Мир мертвых. Мы населяем его без права на жизнь живых.

— Тогда зачем вообще ходить на выставки?

— А незачем. Просто так.

— Просто так?

— Именно. В этом мире все просто так. Никакого смысла.

Я с ним согласен. Получается, что все наши поступки бессмысленны. Эта простая мысль снова и снова посещает меня, и я снова и снова констатирую тот факт, что это единственно верная мысль. И все-таки зачем-то мы все это делаем?

— Хочешь сказать, лучше бы я дома сидел, чем тратил время на этот бессмысленный поход?

— Черт его знает. Может, и так.

— Тогда я пойду…

— Ну, пиво-то со мной допей… Пожалуйста!..

В мире тотальной бессмысленности мы больше всего боимся одиночества. Остаться один на один с этим пустым мертвым миром — это хуже смерти. Потому что в смерти ты теряешь лишь жизнь — и только ее. В пустоте же ты теряешь все — даже свою смерть.

— Хорошо. Только скажи мне, зачем ты наушники спер?

— Чисто из практических целей. Наушники-то хорошие, а используют их в каком-то второсортном аттракционе. Лучше я посредством них теперь буду музыку слушать.

— А такими высокими мотивами прикрывал свои вполне себе меркантильные интересы…

— Это ради красного словца, не более того…

Не более того… Вот именно. Все вокруг, включая и выставку, и лофт, в котором она проводилась, и — если брать шире — весь этот город, и мир — ради красного словца и не более… Это неизменный закон жизни в мире победившего постмодернизма.

— Как-то все это грустно…

— Возможно. Все слишком мелко и предсказуемо — ты это имеешь в виду?

— И это тоже. Во всем угадываются утилитарные цели и точный расчет.

— По мере своего развития объективная реальность утрачивает фантазию, теряя и способность разнообразить саму себя.

— Поэтому мне очень хочется домой…

Пиво допито, мы прощаемся. Олег идет гулять по городу дальше, я спешу к станции метрополитена. На всякий случай я предостерегаю его от дальнейшего употребления алкоголя, намекая на то, что это может привести к плачевным последствиям, хотя прекрасно знаю — и это знает и сам Олег — что такие предостережения никогда никого не останавливали, а предсказуемые последствия неминуемо замаячат перед самым носом и будут маячить до тех пор, пока не воплотятся наяву.

Спускаясь на эскалаторе, я думаю о пустоте. Пустота поглощает мир. Наполняет его отсутствием смысла. Воспроизводит бессмысленные события, создает иллюзорные и, в общем-то, никчемные цели. Пустота убила искусство, пустота подменила собой реальность. И мы — лишь куклы, подвешенные на нитях собственных нервов в этой Пустоте.