— Почему? — второй вопрос эйч-ар-менеджера, несколько более сложный, потому что на сей раз требует более-менее развернутого ответа.

— Ну-у-у-у… Вы знаете… я люблю думать о будущем и люблю людей, которые думают о будущем… Так вот, страхование — это думы о будущем. Точнее, это то, что мы делаем сейчас с заделом на будущее… Ну, вы поняли…

Не знаю, что там понял эйч-ар-менеджер, но допрос продолжился.

— Вы что-нибудь уже слышали о нашей компании? Может, рекламу видели?

Ничего и никогда я об их компании не слышал. И рекламы не видел. Мне было плевать. Меньше месяца назад я дембельнулся из армии, откуда мне было знать хоть что-то об очередной страховой конторе? Неинтересно.

— Да, конечно, — ответил я, — вы являетесь одним из лидеров на рынке страхования жизни и здоровья, ваша реклама в метро висит, я видел.

Мой ответ наконец был оценен, как мне показалось, положительно.

— Ну, в метро пока не висит, это со следующего месяца только, а вот в автобусах-трамваях — да.

— Вот я и говорю: в транспорте, чтоб, так сказать, обеспечить больший охват целевой аудитории…

Не стоило этого говорить. Выглядело так, будто я начал умничать, а кадровики этого не любят. По умолчанию самые умные — это они.

— Вредные привычки у вас имеются? — оборвал меня эйч-ар-менеджер.

Вредные привычки есть у каждого — в той или иной мере. Просто кто-то убивает себя сигаретами или героином, а кто-то обильной пищей с высоким содержанием холестерина. Вся разница лишь в установленной на данный момент конъюнктуре.

Вот, например, Гитлер в молодости был заядлым курильщиком, а потом из жадности бросил (посчитал, что тратит на сигареты непозволительно много денег); с приходом же к власти с его подачи в Германии развернулась такая антитабачная кампания, что мама не горюй. Кажется, он еще и вегетарианцем был. Ну и палачом по совместительству. Так что словосочетание «вредные привычки», на мой взгляд, давно и безнадежно устарело.

— Я курю.

— Много?

— До пачки в день.

— Вы же сказали, что задумываетесь о будущем…

— В смысле?

— В смысле не опасаетесь проблем со здоровьем?

Хитрый ход. Подловил меня на моих же словах. Парируем.

— Знаете, у меня приятель был, он вообще не курил и не пил, дожил до двадцати двух — в двадцать два его сбила машина. Насмерть…

— Сочувствую.

— Ничего.

— А когда вы готовы приступить к работе?

— Хоть завтра.

— Завтра не надо. Мы сначала должны набрать группу — пять человек, а потом запустим курс обучения, где-то с неделю: вас там введут в курс дела, познакомят с азами нашего, так сказать, ремесла.

— Хорошо, я готов подождать.

— Тогда мы с вами свяжемся.

— Договорились.

Первое собеседование закончилось. Все прошло так, как я и ожидал. Ребята из кадровых служб за время моего пребывания в армии не придумали ничего нового. Старые приемы, избитые вопросы. Скучно.

На втором собеседовании все в принципе повторилось, с тем лишь отличием, что на сей раз мне дали-таки заполнить внушительных размеров анкету. В ней, помимо сугубо официальных вопросов вроде имени, фамилии, предыдущих мест работы, было и несколько «креативных»: любимые книги, музыка, фильмы, какой вы видите свою жизнь через год-два-три и так далее. Любимые книги и музыку я проскочил: тут либо писать академический список, либо не писать ничего вообще. Пусть думают, что я не читаю, музыку не слушаю, в кино не хожу. Так проще. Для них же, не для меня.

А вопрос о будущем был интересен. Стоило задуматься над ним. Нет, и вправду: пофантазировать — это всегда прекрасно, особенно когда ничего другого вам не остается. Ведь какой может видеть свою будущую жизнь человек, у которого нет даже работы? Какой угодно.

Положим, если ограничить область изучения встречным вопросом: какой я вижу свою жизнь через год, если вы возьмете меня в свою компанию, то ответ по большему счету будет зависеть от того, что ваша компания сможет мне предложить. Если вы поставите мне оклад, приблизительно равный окладу топ-менеджера нефтегазовой компании, то через год я буду летать по встречке на бронированной иномарке с мигалкой, куплю просторную студию на верхних этажах нового жилого комплекса и буду задумываться о загородном строительстве.

Если же мой оклад будет чуть выше прожиточного минимума, то какой бы я свою жизнь через год ни видел, в действительности она будет балансировать на уровне прожиточного минимума — с учетом инфляции.

Разговоры о том, что все в наших руках, — любимое дело пустословов. Каким бы талантливым ни был человек, на одном чистом воздухе он своего благосостояния не построит. Поэтому у любого менеджера в любой компании, даже с самой гибкой системой окладов-бонусов-вознаграждений, есть потолок, выше которого менеджер не прыгнет. Если здесь реально заработать тридцать тысяч в месяц, ты их при должном рвении и заработаешь. Но никак не пятьдесят и тем более не сто.

Поэтому какой я вижу свою жизнь через год? Да такой же. Главное, чтобы не было хуже. Не стоит сбрасывать со счетов финансовый кризис, который, между прочим, никто не ждал. Что я напишу в анкете? Да все что угодно: приобретение собственного жилья, создание семьи, начало своего дела, но только не правду. Люди не любят правду, я уже говорил.

В остальном — собеседование как собеседование. Дежурные вопросы, дежурные ответы. До чего же скучная, должно быть, у людей работа: собеседовать других людей. Да и вакансия соответствующая: менеджер по продаже сантехники. Спрашивается, набором каких уникальных знаний надо обладать, чтобы продавать унитазы и ванны?

Видимо, здесь считали иначе, потому что моя кандидатура не подошла. Я это сразу понял. Хоть мне и сказали, что позвонят. Пусть эти байки рассказывают своей бабушке. Лучше бы честно сказали: вы нам не подходите. Вы не сможете продавать унитазы, потому что это требует максимальной самоотдачи, а вы этого сделать не можете, не можете мобилизовать все свои духовные силы во благо фаянсовых друзей человека. Как-то так.

Между вторым и третьим собеседованием у меня было два часа свободного времени. Офисы обеих компаний находились не так далеко друг от друга, поэтому я решил не прибегать к услугам общественного транспорта, а не спеша прогуляться по улице. Ощущения от собеседования в офисе унитазного гегемона остались противоречивые. Появилось чувство голода.

Поэтому я зашел в первое попавшееся кафе и пообедал. Кафе оказалось недорогим, и я смог позволить себе и первое, и второе блюда, и даже компот. Потом я заглянул в попавшийся на пути магазин старой книги и приобрел по дешевке томик Маяковского издания конца семидесятых годов прошлого века.

Интересно, а Маяковский расписывал свою жизнь на год-два-три вперед? Интересно…

Может, когда сидел в Бутырке, и расписывал: через столько-то я отсижу столько-то, через столько-то меня наконец выпустят… Может быть, только вряд ли. Поэты не живут придуманным будущим, они это будущее громогласно призывают. Тем более футуристы…

Третье собеседование почти не отложилось в памяти. Все происходило так же, как и на первых двух. Может, анкета была чуть поменьше, чем на втором, а вопросов чуть больше, чем на первом. Хотя спрашивали в основном то же самое. Единственный вопрос, который врезался в память:

— Вы делали когда-нибудь что-нибудь такое, о чем приходилось жалеть? Или что-нибудь такое, за что вас осуждали?

Не знаю, какой смысл вкладывался в этот вопрос и какой от меня ждали ответ. Я не привык жалеть о содеянном, хотя уколы совести за некоторые поступки мне и приходилось испытывать. Но жалеть… Нет, это слишком мелко и глупо — ковыряться в прошлом. Накручивать себя из-за того, чего уже изменить нельзя. Тем более, наживать головную боль от чьего-то осуждения. Ошибаются все, а кто не ошибается — тот либо гнусный лицемер, либо, что вероятнее, остывший труп.

— Как только благоразумие говорит: «Не делай этого, это будет дурно истолковано», я всегда поступаю вопреки ему, — ответил я.