Латинская Америка. Объявление Третьей мировой. Сначала атаки на нашу страну. Финляндия, которую наши войска взяли за трое суток. Польша. Чехия. Но я в этом не участвую. Я знаю об этом только из новостных сводок. Зато американцы под Питером. Псков в окружении, который оставили на растерзание вспомогательным частям из прибалтов. Война на Кавказе, в Крыму, ядерный взрыв в Минске, в Астрахани, в Дербенте, на Байконуре. Война идет на полное уничтожение.

Я в солдатском баре, со своими друзьями и подчинёнными, мы выпиваем. Взрыв снаружи — очередная заложенная партизанами мина.

Я решаю, что еду обратно в Россию. Вирус едет со мной, остальные остаются.

Крым. Разведка. Мы идем куда-то вперёд, для того чтобы навести артиллерию на позиции высадившихся НАТОвцев. Их генномодифицированная боевая тварь. Попытка сбежать. Короткое боевое столкновение. И дроны, прилетевшие под нашу душу.

Я открываю глаза в госпитале. Пытаюсь встать, и у меня кое-как это получается. Я подхожу к зеркалу. Вижу своё лицо. Нахожу на груди военный жетон.

А дальше я всё и так уже помню.

Я открыл глаза, и меня тут же вывернуло. Блевал я долго, причём не непереваренной пищей, которой в общем‑то не было в желудке, потому что поел я достаточно давно, а слюной и желчью.

Спазмы заставляли мое тело содрогаться. Было больно, чертовски просто. Я дернулся из стороны в сторону, а потом, не удержавшись, упал лицом в лужу собственной рвоту. В виске сразу же застучало, в нос ударил противный кислый запах.

Кое‑как оттолкнувшись руками от пола, я поднялся. Не на ноги, а чуток совсем. Подозреваю, что в своем нынешнем состоянии я даже отжаться как следует не смог бы.

Сумел отползти примерно на шаг назад, и только сейчас осмотрелся по сторонам. Там, где только что я лежал, можно было разглядеть лужу крови, уже загустевшей, свернувшейся. Так, кровавое пятно, короче. Перед глазами всё плыло. Меня еще несколько раз дернуло, но блевать больше было нечем. С огромным трудом я сглотнул, сдвинулся еще на шаг назад, и оказался у стены. Оперся о нее, и будто заземлился. Стало немного легче.

Потеря сознания, рвота, муть в голове, сложности с тем, чтобы сфокусировать зрение. Это однозначные признаки кровопотери и сотрясения мозга. Прилетело мне неслабо.

Что же такое случилось? Помню, как бросил гранату, загасив пулемётное гнездо. Помню, как в меня что‑то прилетело. А дальше? Дальше ничего не помню.

Поднял руку, дотронулся до виска и почувствовал под пальцами корку запёкшейся крови. С той же стороны, где у меня до этого был шрам. Да, значит будет новый, и мозги у меня снова всмятку. Не везет моей многострадальной головушке. Обычно говорят, что дурная башка ногам покоя не дает, а у меня все как-то наоборот получается.

Зато я вспомнил… Вспомнил всю свою жизнь. С самого раннего детства. По крайней мере то, что в моей памяти было до этого. Интересная у меня была жизнь, конечно. И, как и у любого пацана, была завязана на обстановке в стране. Если раньше я о ней что-то знал, то теперь смог в полной мере осознать все. Ну, я — продукт своего времени, хули тут еще скажешь.

С трудом сфокусировав зрение, я увидел впереди ещё одного человека, который лежал на голом бетонном полу лицом вниз. Отталкиваясь руками и ногами пополз — надо же было посмотреть, кого еще занесло в такое же щекотливое положение, как и меня. Возможный союзник, как ни крути.

Преодолел расстояние до него, осмотрел внимательнее, и увидел на голове кровавое пятно. Приложили его чем‑то, причём серьёзно так. Кстати, еще и контузия — из одного из ушей натекло. Второе… Второе вроде нормально. Значит слышал.

Схватился за плечо, с трудом перевернул на спину и увидел, что у человека нет одного глаза, но и повязки нет — просто дыра, навечно прищуренное веко. Только потом сумел признать в нём Жижку. Значит, он жив. По крайней мере дышит.

И что же произошло с нами всеми?

Да всё очень просто. Мы угодили в засаду. Этих самых партизан. А враги, не знаю откуда, но сумели добыть гранатомёты, дроны и сожгли нас всех. Ну как всех — всё‑таки мы с Жижкой выжили. Интересно, а кого-то ещё им удалось взять живым?

Да уж. Если они рассчитывали прихватить командиров, то явно выбрали не ту цель. По крайней мере в отношении меня это справедливо. Я же вообще не в курсе раскладов. Совершенно ничего не знаю о том, что и как у «Воронов», и рассказать соответственно ничего не смогу.

Могу поведать им кое‑что интересное о себе теперь, раз уж все вспомнил, но не думаю, что они захотят слушать историю моей жизни. Да и спрашивать будут совсем о другом. Причём будут пытать, а потом убьют.

Нет. Надо выбираться. Но шансов мало. Я проверил свое имущество. Обыскивал меня кто‑то грамотный: отобрали куртку, оставив в обычной камуфляжно‑армейской майке, хэбэшной, сняли ботинки и ремень. Ну, это же оружие, пусть и хреновое, да и повеситься можно при желании. Я бы так же сделал.

В общем‑то ничего при мне нет, кроме тела. А тело сейчас представляет собой такое себе оружие, потому что я в очень хреновом состоянии. Возможно, что пара уколов противошокового привела бы меня в порядок, но аптечку же тоже отобрали. И я сомневаюсь, что мне кто-то даст лекарства.

Значит, надо договариваться. Хотя, если учесть, уровень накала отношений между «Воронами» и партизанами, то шансов добазариться очень мало. Чертовски.

Я тронул Жижку за плечо, потом качнул сильнее. Он резко застонал и открыл единственный глаз, посмотрел на меня.

— Что случилось? — спросил он.

— Пиздец получается, — ответил я. — Сейчас, скорее всего, у этих самых партизан в логове сидим. Так что пиздец, все, приплыли.

— Ебать что они с тобой сделали? — проговорил он, посмотрев на меня. Его глаз расширился от ужаса. Похоже, что даже для повидавшего виды мужика это было слишком.

— Это они не специально, — ответил я. — Это шальняк прилетел. Могло в лоб бы, но получилось так, что только висок распахало.

Очень хотелось мотнуть головой, чтобы выбросить из нее на хрен всю эту муть, но я понимал, что ничего кроме новой вспышки боли этим не добьюсь. Закрыл глаза, зажмурился на несколько. Снова открыл, посмотрел по сторонам. Стало легче. Но запах рвоты и крови всё равно давил на мозги. Тут уже как на бойне, бля.

— Что будет дальше… Надо что‑то придумать, — сказал Жижка.

— Ну так приходи в себя, вот и придумаешь, — ответил я. — Мы взаперти, очевидно.

Помещение, кстати говоря, очевидно было подвалом под каким‑нибудь зданием. Трубы шли, наверное отопление или канализация. Дверь крепкая, металлическая. И вариантов выбраться отсюда я особых не видел. Но это значит, что мы в каком‑то из городов, причём относительно крупном, раз тут есть двухэтажные дома.

Хотя с чего я взял, что здание двухэтажное? Не, был я уже в таком подвале, когда в каком‑то посёлке городского типа мы проходили подготовку, и он выглядел точно так же. А домик там был двухэтажный, и решётчатая дверь закрывала доступ в технические помещения под зданием. А потом еще двери были.

Ладно. Я отполз чуть назад, уселся у одной из труб, согнул колени, сложил на них руки. Жижка, как посмотрел на меня, тоже поднялся. Схватился за голову, но блевать не стал. Крепкий мужик, как ни крути.

Нет, есть конечно вероятность, что меня узнают. Только вот тёплого приёма всё равно ожидать не приходится. Да хрен там плавал — я их людей убивал. Если бы не это… Да хотя бы того, что я ехал вместе с «Воронами», уже достаточно.

Будет допрос. Причем, жесткий. Это конечно вариант — побольше о партизанах узнать как о структуре. Это только вот я сомневаюсь, что мне кто‑то что‑то рассказывать будет. Скорее наоборот. Допрос с пристрастием. С применением пыток. На ТАПик меня вряд ли кто-то потащит, а вот порезать там — вполне.

Ладно. Вопрос только в том: потащат они на допрос меня прямо сейчас или помаринуют немного.

— Пить хочется, — проговорил Жижка.

— Терпи, — ответил я. — Что‑то подсказывает мне, что ни кормить, ни поить нас не будут.