Мы спаррингуем в полный контакт. И вместо перчаток у нас — только бинты. Обычные обмотки. Так нам кажется правильно. У нас свой бойцовский клуб.

Мой соперник гораздо крупнее и выше меня. Ему уже семнадцать, он учится в десятом классе. У него сломался голос, а над верхней губой уже пробиваются усики, которые он пока что не сбривает, но со дня на день начнёт — это я тоже помню.

Я бью его в живот, но он этого даже не замечает, тренированный, зараза. Уходит от моего следующего удара, а потом бьёт меня в лицо. Я слышу хруст — это ломается нос. Я поднимаю руки, мотаю головой. Жду, когда картинка перед глазами обретет четкость. Потом сморкаюсь кровью прямо на маты. Хватаю себя за кончик носа и ставлю его на место.

Мать уже почти потеряла надежду, но мне очень сильно влетит. Ничего не поделать. Я к этому готов, и пороть она меня не станет, а ее осуждающий взгляд уже потерял свой педагогический эффект.

— Бля, сильно уебал? — спрашивает парень.

— Нормально, — отвечаю. И снова встаю в бойцовскую стойку. — Давай дальше.

Мне восемнадцать, и меня провожают в армию. Мать потратила все свои силы на то, чтобы убедить меня поступить в институт, но я отказался. Потому что твёрдо решил пойти по стопам своего отца. Потому что я уже достаточно неплохо знаю жизнь, чтобы предположить, что будет дальше. Будет война. Чтобы не допустить того же позора, что и в прошлый раз, чтобы отстоять свою Родину, я должен получить подготовку.

Курс молодого бойца, присяга.

Первое боевое дежурство. Нам даже автоматов не дают — отправляют в патруль со штык-ножами. Нас трое: я, парень из Вологды, с пухлым розовощеким лицом — он, кстати, до конца службы не доживёт, как-то в спортзале после еды начнёт качать пресс и задохнется собственной рвотой. И третий — ушлый, мелкий, верткий татарин, откуда-то из деревни с непроизносимым названием. Через слово татарские слова вставляет. И как по мне, даже думает не на русском. Но все равно свой. Русский.

— Ну и что, пацаны, мы будем делать, если сейчас американцы нападут? — спрашивает он.

Я достаю из ножен штык-нож от АКМа. Старый совсем, старше моего отца, совершенно тупой. Такие уж нам выдали. И говорю:

— Ну, очевидно, возьмём вот эту хуйню и зарежем всех нахуй.

Мне двадцать три. Я уже в звании младшего лейтенанта. За плечами — один контракт в войсках, а потом — ВУЗ, который я закончил наполовину заочно. Продолжая служить. По новым правилам так можно.

И вот к нам приехали вербовщики вместе с крутыми парнями, заряженными по самые не балуй. Стволы у них напоминают инопланетные бластеры и вовсе не похожи на те штатные, с которыми приходится служить нам.

Их главный вовсе не похож на какого-нибудь корпоратского работника. Это не холёный пидор в костюме, он тоже носит форму. Да на всех них форма, только она чем-то неуловимо отличается от нашей. А на плечах у всех — шевроны с оскаленным волчьим черепом. Это ЧВК «Волк».

И я подписываю контракт. Потому что я знаю: там мы будем не обсирать блокпосты по кругу и не бухать тайком от вышестоящего командования. Там мы будем делать настоящее дело.

Самолёт, который везёт нас в Африку. Впереди — джунгли. То, что там произойдёт, навсегда изменит меня. Может быть, именно это и была точка невозврата. Тот самый момент, в который я превратился в пса войны. А может быть, это произойдёт позже.

Сложно уловить переломный момент в жизни. Да, наверное, каждый из них таковым является, ничто из нашего прошлого не проходит зря. Но выбор сделан, и вот я тут.

Парни весело перешучиваются. Здесь есть как новички, как и я, так и уже опытные бойцы. Я смотрю на новичков и сейчас отчётливо знаю, что как минимум половина из них не вернётся. А те, кто выживут и попадут обратно, поднимут денег, получат славу. И скоро их лица будут красоваться на рекламных плакатах, призывающих вступить в эту легализованную частную военную структуру.

Мы сидим в окопах и переболтываемся. Никто не верит, что в любой момент может умереть. Где-то там впереди — линия фронта: мины, снайперы, где-то дальше — артиллерия. Позади нас то же самое. И пусть нам говорят, что против нас выступают всего лишь голозадые негры, что они ничего серьезного из себя не представляют…

Я уже знаю, что руководят ими такие же псы войны, как мы — операторы «Белой земли».

Мы всего лишь пешки в очередной геополитической разборке. На этот раз мы поддерживаем законное правительство против боевиков, террористов. Когда здесь всё закончится, мы переедем в следующую страну, и там будем поддерживать доблестных повстанцев против кровавого тирана. Поменяется лишь точка на карте. А так это будут те же самые джунгли.

Срабатывают сигналки, кому-то впереди не повезло сорвать одну такую. Следом — мина. Взрыв.

Я ору: «Накат!». Все хватаются за автоматы, занимают свои позиции в блиндажах. На нас прут негры, но эта толпа — не как в гангстерских фильмах, конечно. Эти — чернее. И разговаривают не на английском, а на каком‑то своём местном наречии.

Вот один из них бежит впереди. Он одет в камуфляж, в отличие от остальных в цветастых тряпках. Я навожу на него ствол автомата, нажимаю на спусковой крючок, выпуская короткую очередь. Три пули бьют его в грудь, он спотыкается, падает, но так и остаётся лежать. Это первый враг, которого я убил.

Следующий отрезок памяти. Мы разбиваем колонну, я уже командир отделения. Нападаем внезапно из засады, не встречаем никакого организованного сопротивления. Негры шокированы нашим натиском, они умирают один за другим, а у нас потерь нет вообще. Вот вам и превосходство русского оружия.

В паре пикапов находим миномёты и целые ящики фосфорных боеприпасов. Тех самых, которые запрещены международными конвенциями, но которыми тем не менее снабжают партизан наши западные партнёры, с которыми мы вроде бы официально в дёсна целуемся, но на самом деле воюем.

Там дальше — база партизан, их лагерь. И это мой шанс отличиться, выделиться, нанести сокрушительное поражение повстанцам в этом районе. Я приказываю приготовить миномёты к бою. Мы поднимаем дрон, переключаем его в тепловизионный режим, берём целеуказание и открываем огонь. И обрушиваем на лагерь огонь с небес. И так, пока там не останется ни одного ебаного негритоса.

Я захожу на базу вместе со своим отделением. Смотрю на мертвых людей, а точнее, то, что от них осталось — обгоревшие трупы. Я иду дальше мимо ещё чадящих домиков и вижу вокруг трупы не только мужчин, но и женщин, детей, собак. Я понимаю, что партизаны разбили базу посреди мирной деревни.

Может быть, это точка невозврата? Не знаю.

Я по этому поводу ничего не чувствую. А вот один из моих бойцов кричит, плачет:

— Ты сделал из нас ёбаных убийц!' — кричит он. — Какого хуя вообще?

Я поворачиваюсь к нему и вижу зрачок автоматного ствола, смотрящего прямо на меня. По глазам вижу, что он способен меня застрелить за то, что мы сделали. А остальным уже плевать, мы достаточно долго провоевали, чтобы нас это не задело.

Это потом то воспоминание чуть не убьет меня, и меня из шока выведет Лика. Это тогда я оказался на грани безумия, потому что не знал про себя ничего. И пытался жить нормальной жизнью.

Может быть, Лика взяла на себя роль не только моей женщины, но и матери? Не знаю.

Сейчас же, вспоминая это, я снова ничего не чувствую. Я такой, какой есть.

Киваю одному из бойцов, и он бьёт прикладом по голове этого парня, отправляя его в нокаут. Мы довезём его до базы, сдаём на руки отделу внутренней безопасности, и больше никто из нас его не увидит.

Дальше всё сливается. Одна война, другая, третья. Меня перебрасывают из одной точки мира в другую. Я учу английский в совершенстве, избавляясь от русского акцента. Потом — полгода жизни и разведки в Аляске. Нападение на нефтеперерабатывающий завод, под которым на самом деле находится исследовательский центр. Мы закладываем завезенные контрабандой вакуумные боеприпасы, которые оставляют от лаборатории только воронку. А дальше эвакуация на большую землю, обратно в Россию.