– Кто там?

– Это я, – ответил Разин. – Прости за ранний визит.

Что-то загудело, щелкнул замок, Разин вошел в подъезд и поднялся по лестнице на последний пятый этаж. Квартирная дверь была открыта, в прихожей ждал худой мужчина лет пятидесяти с седыми волосами, правая штанина была подвернута, плечо подпирал деревянный костыль. Мужчину звали Сергеем Дубковым, ногу он потерял шесть лет назад в жестокой перестрелке. Разин пожал горячую руку и прошел в комнату. Потолок был высокий, правая стена скошена, в ней прямоугольное окно, через него видны низкие тучи и снежинки, тающие не стекле.

– Мне не хочется вытаскивать тебя отсюда, – сказал Разин. – Но придется.

– Что-то с Клейном? – Дубков сел на стул, а впереди поставил костыль. – Он жив?

– Не знаю, – Разин присел к столу. – Генрих не прятался, он жил открыто. Как ты знаешь, года четыре назад или больше он ушел из немецкой конторы. Когда он сказал куратору, что хочет уйти, начальство ни в ГДР, ни в Москве не возражало. Времена наступили трудные. Вроде бы, о нем забыли…

Разин выкурил сигарету, коротко рассказал о событиях прошлых двух дней и этой ночи, и подвел итог:

– За мной следили, но я выскользнул и уехал из Амстердама.

– Русские могут взять в заложники твою жену. И сделать с ней нечто такое… Ты сам к ним прибежишь. И будешь на коленях ползать, чтобы ее убивали не очень больно. Ты думал об этом?

– Послушай… Я жил в Голландии по документам некоего Эрика Шварца, немецкого эмигранта. Я маленький человек, у меня скромный бизнес. Я делал все, чтобы не выделяться из среднего ряда городских обывателей, чтобы не привлекать внимания. Если я вдруг исчезну, если меня собьет случайная машина или найдут мой труп со следами пыток… Короче, это не привлечет внимания общественности. Два-три дня, – и никто не вспомнит, как меня звали. Но Кэтрин – совсем другой случай. Она известный человек, писательница. Конечно, она не Агата Кристи, но ее книги о кулинарии разных народов хорошо продаются. Ее приглашают в телевизионные шоу. В газетах публикуют ее кулинарные рецепты, интервью, фотографии. Если с Кэтрин что-то случится, голландские домохозяйки не дадут полиции уснуть. И сами полицейские будут рады пахать день и ночь, лишь бы раскрутить дело. В русской разведке это понимают. Сейчас громкие скандалы – это их самый страшный кошмар.

– Ну, тут мы расходимся во взглядах. Если надо, они тронут твою жену. А я кому понадобился? – Дубков поднялся со стула. – Я ведь не ты и не Генрих. Найти меня трудно. Я просто пылинка на лацкане твоего пиджака. Я давно живу под чужими именами, меняю адреса. Выхожу из этой конуры раз в неделю. Общаюсь с одним единственным человеком: женщиной, которая здесь убирает и готовит. Ну, подумай, кому я нужен?

– Ответ на поверхности. Ты знал про американские дела. Ты помнишь многих нелегальных агентов, помнишь, где устроены тайники с деньгами и драгоценностями.

– Эта история быльем поросла. Они в Москве сами точно не знают, жив я или умер. Я не заметил, чтобы за мной следили. Телефон не звонил дня три. Дверью никто не ошибался. Но, главное, моя интуиция. Она редко подводит.

– Начнем с начала, – сказал Разин. – Две недели назад исчез Рудольф Штраус. Помнишь его? Мы не были лучшими друзьями, но относились друг к другу с уважением. Он жил в Нижней Саксонии. О его гибели я случайно узнал, просто выписываю и просматриваю каждый день все крупные немецкие и английские газеты. Его искали неделю, потом нашли тело в двух километрах от дома, где-то в овраге за лесополосой. Он выглядел так, будто попал под скорый поезд. Кажется, у Рудольфа не осталось ни одной целой кости. Это мнение судебного эксперта. Еще пишут, что он, выходя из дома, взял некоторую сумму, однако при нем не нашли даже мелочи. Ну, у полиции появился целый букет версий, из которых выбрали убийство с корыстными мотивами. Разумеется, на похороны я не поехал и его жене не выразил соболезнований. Возможно, эти мокрушники ждали, что кто-то из нас придет, чтобы сказать последнее прощай.

– А ты не допускаешь, что полицейские правы? Это и было корыстное убийство?

– Слушай… Едва успели предать беднягу Штрауса земле, началась слежка за мной. В ней участвовали не меньше десяти человек. Они распечатывали письма, обыскали офис. Мне стало ясно, что ждать больше нечего. Надо ехать в Ганновер, встретиться с Генрихом и соорудить какой-то спасительный план. Я немного задержался в пути и Клейна уже не увидел. Там была засада. Парень, который сидел в сарае, сказал, что они ждали именно меня.

– Ты же говорил, что тот парень умирал от пулевого ранения. В агонии он мог сказать все, что угодно. На самом деле Генрих отошел от дел, и мы с тобой не имеем представления, чем он занимался, как зарабатывал на жизнь. У него и тех парней могли быть финансовые счеты.

– Упрямства в тебе не убавилось. Покойный Рудольф Штраус, Генрих Клейн, ты и я – это люди, которые много знали. В частности, про американские дела, продажу дорогих ювелирных изделий, антиквариата и тайники с выручкой. Понимаешь, никого не осталось из тех, кто знает и помнит ту историю. Поэтому надо позаботиться о самих себе. Может быть, завтра будет поздно. Сейчас я подгоню машину, собери самое необходимое.

– Хочешь рюмку сливовой водки? – спросил Дубков.

– Наливай.

Снег сыпался мелкими хлопьями. Разин подъехал в дому Дубкова и наблюдал, как тот, одетый в короткое пальто, с палочкой и чемоданчиком на колесиках, вышел и покачал головой, давая понять всему миру, что такая весна, со снегом и холодным ветром, ему не по вкусу. Дубков сел рядом с водителем, снял кепку, стряхнул снег и выругался. С досады он чуть не сказал, что с той женщиной, которая заходила к нему один-два раза в неделю, чтобы приготовить еду и прибраться, его связывали не только хозяйственные, но и тесные интимные отношения. Сейчас женщина одна, она немного моложе и по-своему хороша. Дубков позвонил ей перед уходом, но никто не снял трубку.

Он думал, что, возможно, это его последняя и самая трогательная любовь. Теперь Дубков был огорчен, что пришлось вот так за минуту все бросить, чем дорожил, и уехать от близкой женщины, из квартиры, в которой уже прижился, к которой привык, однако испорченное настроение и досаду он показывать не хотел, включил радио и повертел ручку настройки, нашел какую-то эстрадную музыку и сделал вид, что слушает. Он смотрел на дорогу и думал, что, как всегда, все неприятности случаются невовремя, но Разин прав – оставаться нельзя.

Коротким путем Разин выехал на шоссе, ведущее на север, и сказал:

– Доедем до Берлина. Да, это далеко, но там есть тихая квартира, о которой никто не знает. Сделаем передышку.

Разин свернул на восток, теперь до места шла прямая дорога длиной почти в три сотни километров. По всей ее длине движение встречных полос разделяли отбойники и широкое пустое пространство между ними. Машин оказалось совсем немного, наверное, ранний снегопад распугал автомобилистов, собиравшихся в путь. Если повезет, они доберутся уже к обеду. Однако, как только миновали большую развязку, скорость пришлось сбросить, действовали только две полосы. На обочине справа выставили знаки о дорожных работах, ссыпали щебенку, там же стояла какая-то техника, но в такую непогоду людей не было видно.

Под колесами спрессованный снег, дворники едва справляются, они едва тащились в среднем ряду. Через минуту весь обзор загородил трехтонный грузовик с высоким кузовом, обычно на таких перевозят мебель. Пришлось, чтобы как-то разглядеть общую панораму, ехать еще медленнее. Тут грузовик встал, весь правый ряд остановился, ждали минуты две-три, но движение не восстановилось. За отбойниками в сторону Ганновера изредка проносились встречные машины.

Из Опеля, стоящего справа, вровень с ними, вылез водитель и стал смотреть вперед, Разин опустил стекло и спросил, что видно?

– Кажется, с моста машина упала. Ограждение сломано.