— Зайду к вам в библиотеку после визита к королю!

Библиотекарь устало вздохнул, на миг задержав руку с шарфом в воздухе, и, словно смирившись с ожиданием, кивнул:

— Хорошо, я жду вас. Это важно…

Я криво улыбнулся и, покачав головой, вздохнул:

— Знаю. Я вас после приема сразу найду.

Ирга добродушно поклонился стоящим перед нами дворянам и медленно побрел к своим книгам.

Герольд проводил меня до комнаты для вечернего чтения и скрылся в ней, а Репень вошел в тронный зал со мной.

Бух! Бух! Бух! Я настолько привыкла к подобному пробуждению, что от грохота даже не подскочила в кровати.

Бух! Бух! Бух! Это ломились в мою крепко закрытую деревянную дверь.

Лениво потянулась, сладко зевнула, одеяло сползло и меня мгновенно обдало прохладой. Я дернула его на себя и вновь нырнула в согретое местечко под одеялом, недовольно втянув носом прохладный воздух.

— Давай, вставай скорее! Мне больше время некуда тратить, как бегать за тобой по этим лестницам! — раздалось знакомое ворчание Марты из-за двери.

Зевая и ежась от остывшего воздуха нетопленого чердака, я медленно выползла из теплого кокона, дрожащими от холода руками прямо на кровати натянула на себя старый костюм и куртку, игнорируя беспрерывный грохот в дверь. Обувь остыла за ночь, зато всему остальному телу было уже не холодно.

Когда я со скрипом открыла грубую деревянную дверь и шагнула с полутемного чердака на лесенку — зажмурилась от света. Но меня тут же поймали за плечо, словно в капкан, сильные пальцы экономки:

— Ну, сколько можно, Оленек! Копуша, каких свет не видывал! — Теперь меня уже тащили вниз по лестнице, ворчливо в раздражении приговаривая:

— И что за моду взяли, дрыхнуть до обеда! Думаешь у меня дел совсем нет, только за тобой бегать, глупый мальчишка!

Ощущая себя рыбой без костей, я смирно волоклась за Мартой, с тоской представляя, что меня опять ждет на кухне. Работой здесь меня особо не отягощали, Марта и повариха не любили помощников, но есть заставляли и жизни наставляли.

Как всегда Марта «плюхнула» меня на деревянную лавку и, выставив перед носом большущую тарелку с порцией мясного рагу для оголодавшего льва, сурово замахала перед моим носом своим толстым пальцем-сарделькой:

— Пока не съешь, отсюда не встанешь! Мне уже стыдно хозяину в глаза смотреть! Он думает, что тебя здесь не кормят.

По-утреннему накатанному сценарию я сжалась и жалобно заныла, что столько мне в жизни ни съесть и вообще, хочу только сыра и побольше…

Марта, ворча на мою привередливость, послала сочувствующую ей повариху в погреб за сыром, начиная старую, как мир, песню:

— Вот увидишь, если не будешь есть, тебя всякий прохиндей норовит обидеть! А что от такой «хилости» ждать? Вот увидишь!.. — и так далее и тому подобное…

Так как новых вариаций с подробностями в виде: «Вот поймают и увезут тебя в Привражье пьяную публику потешать…» сегодня не было, я вслушиваться не стала. Марте бы сказки писать, богатство и известность обеспеченны!

Злая на весь свет повариха, тяжело отдуваясь, притащила наверх пожелтевшую от жира целую головку сыра и с грохотом обрушила ее на чисто выскобленный деревянный стол. Марта, экономка, невозмутимо выслушивая ворчание поварихи, нарезала небольшой кусочек сыра на дольки и выставила их на тарелке перед моим носом. Затем раздраженно сунула мне в руку кусок хлеба и отошла, так как с улицы раздался зычный бас молочника, звавшего Марту, расплатиться за поставки сливок.

Я тут же довольно потерла руки, сложила большой кус сыра и кругляш хлеба в котомку на боку и умчалась из кухни так, что пятки в деревянных башмаках сверкали на ходу.

Вообще-то последнее время своей жизнью я была очень довольна… Да нет, я была просто СЧАСТЛИВА!

Понимаю, смешно такое услышать от бездомной бродяжки, живущей от куска хлеба до кружки молока, а именно так расплачивались мои благодетели, которые были не намного богаче меня. Зато я ценила все! Давно узнала страшную цену многодневному голоду, который не раз вгрызался в мои внутренности, доводя до настоящего безумия.

Два года я жила на улице не из любви к бродяжничеству и даже не из-за отсутствия жилья. Меня, как в грустной сказке, выставила из дома мачеха, когда отец простудился и ушел за грань, как раз перед самым праздником — днем коронации Дубовика Второго.

Какое-то время я пользовалась любовью старой Мимо, соседки швеи, которая иногда давала мне ночлег, ужин и тепло дома. За это я помогала ей по хозяйству, чтобы добрая женщина спокойно работала с заказами и возвращалась из лавки в теплый и чистый дом.

Я добывала себе пропитание, разнося счета из лавок по домам горожан. И так жила почти два года, пока не случилось жуткое недоразумение. Ту страшную ночь я никогда не забуду!

Закончив разносить счета, я забежала в булочную, где на самой высокой витрине стоял настоящий шоколадный заяц. Огромный! Я таких не ела с тех пор, как мамы не стало…

Для меня он пах и был всем самым-самым: теплой мамой, каждым праздником, накрытым столом, тортом со свечками, счастьем, когда тебя не просто жалеют, а любят. И любят просто так, а не за послушное поведение или помощь…

Застыв, я так и стояла, прижавшись носом к витрине, перед огромным счастливым зайцем, почти родным. Не помню сколько простояла, позабыв обо всем: что еще надо забрать обещанную плату у лавочника, что Мимо скоро ляжет спать, закроет дом и меня ждать не будет. Я словно очутилась там, в тепле, с мамой, в детстве, и никак не хотела расставаться с этим чувством…

Но спустя какое-то время булочник грубо выставил меня вон, испугавшись, что испачкаю ему дорогущую стеклянную витрину. Опустив голову, я вышла на улицу в ночь и тут же услышала:

— Лови его! Лови вора!

Я остановилась у дорожки и с интересом наблюдала толпой с факелами, бегущей в мою сторону.

Судя по крикам, где-то что-то украли…

Тяжелое дерево просвистело в воздухе в мою сторону… Пень! Настоящий пень! Совсем озверели! Где они его взяли посередине города на скалах?

Тут до меня дошло — они бегут ко мне!

Я в ужасе кинулась от них темными улицами, хлюпая по грязи огромными деревянными башмаками. Эти люди преследовали именно меня!

Позже из воплей стало понятно, что кража совершилась на соседней улице в лавке торгующей золотом, но размышлять о вопиющей несправедливости было некогда, как и доказывать толпе, что я только что вышла из булочной и, вообще, я — не ОН, а ОНА!

Паника и ужас сгустились как грозовая туча над головой, я уже видела, как горожане имели обыкновение разбираться с ворами! Мальчишка лет семи украл леденец на палочке, а торговцы ногами жестоко избили его мать, решив, что она подбивает мальца к воровству!

Потому припоминая глаза того мальчонки и его матери, я неслась по темным улицам как испуганный заяц от обезумевшей толпы, которая сначала исколотит, потом разберется. Да и одежда, полученная как плата от тетушки Мим, не помогала, все это тряпье было от ее старшего сына, который был намного выше и намного толще меня. Из-за этих обносков ко мне все знакомые лавочники относились как мальчишке.

Я неслась по неизвестным темным переулкам городка, за мной петляла распаленная гневом толпа с палками и камнями. Понимание, что настоящий вор ускользнул, хитроумно пустив взбешенный народ по моему следу, вызывала злые слезы от несправедливости и жалости к себе, сменяющиеся волнами страха.

Погоня длилась уже час. Путая улицы в темноте и дыша как загнанный пес, я заскочила в совсем незнакомый район на севере города. И бежала, бежала, бежала, задыхаясь, пока не уткнулась в тупик из нескольких дворов.

Заслышав шум погони, жители северного района зажигали фонари на домах и выглядывали на улицу в поисках причин такого переполоха — отрезая последний шанс спрятаться в тени дворов под каким-нибудь забором.

В глаза попала ограда из огромных кустов сирени, в середину одного я и влезла, благо жизнь впроголодь имеет свой плюс — маленькие размеры головы и тела. Так что я ловко вместилась средь веток и застыла, почти не дыша. Толпа приближалась…