<1911> Новый «изм» Нет денег, угол хуже склепа, Талант в пределах ремесла, Работать скучно, ждать нелепо, И конкурентам нет числа. Что делать? Тлея незаметно, Писать портреты с чахлых дев? Но самолюбие – как Этна, Но самолюбие – как лев! И вот развязные кастраты, Раскрасив синькой животы, Толпою лезут в Геростраты И рушат славных с высоты. «Долой слащавых Тицианов! Долой бездарных пастухов! Под гром турецких барабанов Построим храм из лопухов!» И спорят: в центре крыши – двери, Вдоль пола – окна. Принцип прост! Со стен глядят смешные звери: Шесть ног, шесть глаз, из пасти – хвост. Пускай прием не гениальный, Но он испытан. Цепь зевак Бежит, шумя, на вид скандальный В салон «Квадратный Вурдалак». Сначала хохот и глумленье, Потом, глядишь, один, другой Стоит у стенки в размышленье, Тряся задумчиво ногой… «А нет ли здесь чего такого? Ведь сам маститый разъяснил, Что Врубель тоже был сурово Осмеян стадом пошлых сил…» В четверг маститый гибкий критик Оценит новый «Вурдалак», — Он в ногу с веком и политик, И он напишет… так и сяк. Готово «Новое теченье»! Смеются, спорят и хулят, — А вурдалаки в восхищенье Пьют легкой славы острый яд… <1913>
Воробьиная элегия У крыльца воробьи с наслаждением Кувыркаются в листьях гнилых… Я взираю на них с сожалением, И невольно мне страшно за них: Как живете вы так, без правительства, Без участков и без податей? Есть у вас или нет право жительства? Как без метрик растите детей? Как воюете без дипломатии, Без реляций, гранат и штыков, Вырывая у собственной братии Пух и перья из бойких хвостов? Кто внедряет в вас всех просвещение И основы моралей родных? Кто за скверное вас поведение Исключает из списка живых? Где у вас здесь простые, где знатные? Без одежд вы так пресно равны… Где мундиры торжественно-ватные? Где шитье под изгибом спины? Нынче здесь вы, а завтра в Швейцарии, — Без прописки и без паспортов Распеваете вольные арии Миллионом незамкнутых ртов… Искрошил воробьям я с полбублика, Встал с крыльца и тревожно вздохнул: Это даже, увы, не республика, А анархии дикий разгул! Улетайте… Лихими дворянами В корне зло решено ведь пресечь — Не сравняли бы вас с хулиганами И не стали б безжалостно сечь! <1913> Правила для родителей Посвящается Министерству народного просвещения Родитель при встрече с директором сына Обязан всегда становиться во фронт. Супруга ж родителя молча и чинно Берет «на кра-ул» черный шелковый зонт. Одежда родителей в будни простая: Суконное платье не в ярких тонах. По табелям – блузки из белого фая И черные фраки при черных штанах. Небуйным родителям с весом и с чином Дозволен прием всех казенных питей. Курить разрешается только мужчинам, Но дома, притом запершись от детей! За чтением книг наблюдает инспектор — За книгой приходит отец или мать. Газету всегда выбирает директор. На пьесах «с идеей» отнюдь не бывать. О каждом рождении чада родитель Обязан в гимназию сам донести. Предельную норму блюдет попечитель: Не менее двух и не больше шести. С детьми разговаривать можно, но редко… Нельзя возвращаться в ночные часы. Прическа у женщин должна быть под сеткой. Мужчинам же можно носить и усы. В гостиной над печкой (отнюдь не в передней) Повесить портреты всех школьных властей. По праздникам слушать попарно обедни, Чтоб сим благотворно влиять на детей. Раз в месяц всех дворников классный наставник Обходит, чтоб справки о всем навести: Кто вел себя плохо, тех местный исправник Сажает – от месяца до десяти. У скромных родителей – скромные дети, А путь послушанья – путь к лучшей судьбе. Родители мудрые правила эти Должны постоянно носить при себе. <1913>
Стихотворения 1926–1932 гг. Пасха в Гатчине Из мглы всплывает ярко Далекая весна: Тишь гатчинского парка И домик Куприна. Пасхальная неделя — Беспечных дней кольцо, Зеленый пух апреля, Скрипучее крыльцо… Нас встретил дом уютом Веселых голосов И пушечным салютом Двух сенбернарских псов. Хозяин в тюбетейке, Приземистый как дуб, Подводит нас к индейке, Склонивши на́ бок чуб… Он сам похож на гостя В своем жилье простом… Какой-то дядя Костя Бьет в клавиши перстом… Поют нескладным хором, — О, ты, родной козел! Весенним разговором Жужжит просторный стол. На гиацинтах алых Морозно-хрупкий мат. В узорчатых бокалах Оранжевый мускат. Ковер узором блеклым Покрыл бугром тахту, В окне – прильни-ка к стеклам — Черемуха в цвету! Вдруг пыль из подворотни, Скрип петель в тишине, — Казак уральской сотни Въезжает на коне. Ни на кого не глядя, У темного ствола Огромный черный дядя Слетел пером с седла. Хозяин дробным шагом С крыльца, пыхтя, спешит. Порывистым зигзагом Взметнулась чернь копыт… Сухой и горбоносый, Хорош казачий конь! Зрачки чуть-чуть раскосы, — Не подходи! Не тронь! Чужак погладил темя, Пощекотал чело И вдруг, привстав на стремя, Упруго влип в седло… Всем телом навалился, Поводья в горсть собрал, — Конь буйным чертом взвился, Да, видно, опоздал! Не рысь, а сарабанда… А гости из окна Хвалили дружной бандой Посадку Куприна… Вспотел и конь, и всадник. Мы сели вновь за стол… Махинище урядник С хозяином вошел. Копна прически львиной, И бородище – вал. Перекрестился чинно, Хозяйке руку дал… Средь нас он был как дома, Спокоен, прост и мил. Стакан огромный рома Степенно осушил. Срок вышел. Дома краше… Через четыре дня Он уезжал к папаше И продавал коня. «Цена… ужо успеем». Погладил свой лампас, А чуб цыганским змеем Чернел до самых глаз. Два сенбернарских чада У шашки встали в ряд: Как будто к ним из сада Пришел их старший брат… Хозяин, глянув зорко, Поглаживал кадык. Вдали из-за пригорка Вдруг пискнул паровик. Мы пели… Что? Не помню. Но так рычит утес, Когда в каменоломню Сорвется под откос… |
