— Почему? — спросил Ит с интересом.

— Там мерзко пахло, — Дана поморщилась. — Плесенью, кислятиной, сыростью. И стеллажи с бабушкиными банками были все какие-то склизкие. Прикасаться к ним было противно. Бабушка посылала меня иногда достать огурцы или компот, я доставала, конечно, но есть из банок, которые там стояли… я не ела, — призналась она. — Нет, я понимаю, это всё через стекло в банки бы не попало, но сам факт того, что они стояли в этом месте… мне было противно.

— Понимаю, — примирительно сказал в ответ Скрипач. — В принципе, для старых погребов или подполов это норма, но я лично всё-таки за другие конструкции. В которых прохладно, но при этом сухо и чисто, как минимум. Вот у нас в Борках когда-то…

— Рыжий, давай только не устраивай вечер воспоминаний, — попросил Ит. — Да, там был хороший погреб. Но ты вспомни, сколько мы его копали, и сколько потом с ним возились, чтобы сделать чистым и сухим. Не думаю, что у двух не очень молодых и не очень здоровых женщин были силы и средства на такую работу. Это сложно, это недешево, за этим надо ухаживать и поддерживать.

— Сам же сказал, чтобы без вечера воспоминаний, — хмыкнул Скрипач. — Но вообще да, всё так и есть. В общем, подпол был. И кошка в него залезла. Дана, а в дом из подпола она попасть могла или нет?

— Ммм… — Дана нахмурилась. — Если люк открыт, то да. Могла. Если закрыт, то нет, конечно. А почему вы в окно не заглянули? — вдруг сообразила она.

— В какое именно окно? — спросил Ит. — Там их шесть на первом этаже, и четыре не втором. И на всех задернуты занавески, ничего не видно.

— Правда? — с интересом спросила Дана. — Странно. Обычно мама не задергивала. Но, может быть, в тот раз… хотя…

— В какой тот раз? — спросила Лийга.

— Ну, в тот раз, который находится в локации, — объяснила Дана. — Вы когда завтра пойдете, поищите какую-нибудь щелочку в занавесках, и посмотрите, — посоветовала она.

— Расскажи о расположении помещений в доме, — попросил Ит. — Что на первом этаже, что на втором?

— Так, — Дана на секунду смолкла, вспоминая. — Значит, первый этаж. За дверью тамбур, он тесный и крошечный, бабушка говорила, что это отсечка для холодного воздуха. Из него две двери, одна в помывочную, вторая на кухню, она же столовая. Очень неудобное место, — пожаловалась она. — Терпеть не могла там бывать.

— Почему? — спросила Лийга.

— Потому что сплошные двери. Целых три. Одна в тамбур, и две — в комнаты. Там даже толком ничего поставить не получалось, и готовить было неудобно, потому что ты стоишь, что-то режешь, а мимо кто-то проходит, и обязательно толкнет. Не нарочно, а просто потому что места мало.

— Сколько окон в этой кухне-столовой? — спросил вдруг Ит.

— Два, — ответила Дана уверено. — На север, и на восток. Тесное холодное помещение было, да ещё и двери эти дурацкие. О чём они думали, когда это строили?

— В помывочной было окно? — спросил Ит.

— Нет, — Дана помотала головой. — Там не было. От окна холод, поэтому там окна никто не делал. Лампочка на потолке была, да и всё. Грели воду на плитке, и там из ведра мылись. В тазу, — добавила она с усмешкой. — А потом таз с грязной водой надо было тащить в огород, и выливать под кабачки или под огурцы. Вот такая помывочная.

— Ясно, — кивнул Ит. — Дальше комнаты, верно?

— Верно, — согласилась Дана. — Бабушкина, побольше, и наша с мамой, меньшая. Она потом моей стала, мама перебралась в большую. Ну, когда бабушка умерла.

— И сколько окон было в каждой из комнат? — спросил Ит.

— В бабушкиной два, в нашей с мамой одно, — ответила Дана.

— Погоди, — вдруг сообразил Скрипач. — Мы сейчас насчитали пять окон. Три в комнатах, два в кухне. Но мы-то видели их шесть!

— Вот именно, — кивнул Ит. — Отсюда вопрос — почему в доме, который в локации, появилось новое окно, и какое именно из окон будет лишним?

— Сейчас вычислим, — тут же оживился Скрипач. — Ага… угу… направо, стало быть, кухня, дальше комнаты… Дана, окна, которое слева от двери, не должно существовать, — уверенно сказал он. — Потому что это окно принадлежит помывочной, а там окна, как ты говоришь, не было.

— Точно, — кивнула Дана. — Я уже и сама поняла.

— Рисунки были как раз под этим окном, — тихо сказал Ит. — Рисунки и жасмин.

— Жасмин там точно был, а окна точно не было, — уверенно произнесла Дана.

— Ты помнишь, что ты там рисовала, под жасмином? — спросила Лийга.

— Если честно, не очень, — Дана опустила взгляд. — Почему-то я хотела рисовать на стенах, а бабушка могла за это выдрать крапивой. Вот я там и пряталась, и что-то рисовала. Что именно? Ну, что обычно рисуют девочки, наверное. Цветы, солнце…

— Лошадок, бабочек, — покивал Ит. — И ещё кое-что. Неужели не помнишь?

— Покажи, — попросила Дана. — Вы ведь снимали считки, верно?

— Смотри, — Ит вывел фрагмент изображения на визуал. — Не узнаешь?

— Ой. Ангел, — Дана несказанно удивилась. — Это же ангел! Конечно, я его узнаю. Вот странно, почему он там сохранился. Дом же потом перекрасили, и его замазали.

— Теперь подробнее, когда именно перекрасили дом, и что за фокус такой с этим ангелом, — приказал Ит. — В каком возрасте ты его нарисовала, и почему? Откуда ты вообще взяла этот сюжет, и почему в подписи ты называешь ангелом себя?

— Понимаете, я в детстве любила придумывать всякое, — немного смущенно начала Дана. — То есть сейчас-то я понимаю, что придумано оно было лишь отчасти, это на самом деле в большей степени воспоминания тех людей, которыми я когда-то была, но… в общем, после одного моего рассказа бабушка рассердилась, и выдала мне эту идею, про ангелов, которые сидят на булавочной головке. Мол, придумать можно многое, даже тысячу ангелов на иголке, но к истине эти придумки не имеют никакого отношения, потому что тысяча ангелов на иголку не поместится. Вот только она позабыла, что говорит с шестилетним ребенком, который всё понимает… как бы сказать… немного не так, как планировала бабушка. Из-за её рассказа я чуть позже решила, что, наверное, ангел на иголке — это и есть я сама. Почему этот ангел должен танцевать? Этого не помню, но мой ангел, которым одновременно являлась я, именно что танцевал. Это было важно, ведь если бы он перестал танцевать, сны пропали бы насовсем. По сути, мои сны умерли бы. Собственно, так и произошло. Дом перекрасили, я позабыла постепенно про ангела, и сны в скором времени исчезли. Если бы не эта локация, и то, что вы там видели, я бы, наверное, про это никогда не вспомнила.

— Странная у тебя была бабушка, — покачал головой Ит. — Пытаться объяснить шестилетней девочке идеи философов-схоластов — так себе затея. Немудрено, что ничего стоящего у неё из этого не вышло.

— А мне так не кажется, — возразила Лийга. — Того, что хотела бабушка, может быть, и не вышло, зато у Даны получился более чем любопытный образ, объясняющий ей многое о ней же самой. Ведь так?

— Наверное, — Дана задумалась.

— А что это были за сны? — спросил Скрипач.

— Примерно то, о чём мы столько говорили, — ответила Дана. — Да, да, воспоминания тех двоих, из которых получилась в результате я. Правда, тогда я не понимала, что именно вижу, и какое имею к этому всему отношение. Но чувствовала, что сны — это очень важно, и что я должна продолжать танцевать, чтобы они не исчезли.

— Судя по фразе о ножках, это было сложно, — заметил Ит.

— Больно, — поправила Дана. — Только не физически, конечно. Какая-то очень странная боль, которая находилась внутри, понимаешь? Как заноза, которая воткнулась в душу.

— Ясно, — кивнул Ит. — Итак, что у нас получается. На момент существования этого фрагмента тебе шесть лет. Правильно?

— Видимо, да, — осторожно согласилась Дана. — Дом еще не перекрашен, жасмин цел, рисунки на месте… значит, мне действительно шесть лет.

— Круг поисков сужается, — Скрипач с интересом посмотрел на Дану. — Теперь давай думать, что случилось, когда тебе было шесть.