— Да ну тебя… — прошипела она ей вслед и, гордо вздернув покрасневший нос, направилась в противоположную сторону.

— Сенсация! Сенсация в мире шоубиза, — проворковала Адель на ухо Зарине, высовываясь из дверного проема. — Распался легендарный дуэт «М-да, трэш». Кто же теперь будет представлять Россию на чемпионате мира по тупости?

Зара лишь тихо хмыкнула в ответ. В отличие от Адель, готовой всюду найти повод повеселиться, в Зарине увиденное вызывало щемящую жалость. Жалость к Рите, потерянной и беззащитной, и Лиле, самовлюбленной и самоуверенной до слепоты. Она жалела их обоих, ведь они обе были жертвами излишнего доверия: к окружающим или самой себе — неважно.

Нельзя полностью отдаваться одному человеку, нельзя и полностью рассчитывать лишь на себя. Во всем и всегда должен быть баланс.

Вот только мой баланс — между разумом и чувствами — постоянно скачет. И как с этим жить?

— Позови Алю — бросила Лисичка подруге, юркая обратно в комнату. Шоу окончилось, можно было возвращаться к манящей чашечке апельсинового чая. — Наверняка, сидит там одна, скучает.

Зара кивнула и направилась к соседней двери. Но стоило ей сделать пару шагов, как ее взгляд зацепил листок, лежащий на полу возле входа в 317. Желтый, в тонкую линейку — на таких же оставляла записки тайному другу Аля. Зарина недоуменно нахмурилась, подняла листочек и повернула его обратной стороной. Там черные завитки букв сплетались в стихотворение:

Бабочки в коконе крылья раскроют.

Бежишь ты за нею, бегу за тобою.

Она, словно птица, у солнца летает,

Мотыль же вспорхнет — и вмиг замирает.

Не может подняться. Он сложит на дне

Надежды, чтоб крылья не сжечь на огне.

Потушим же свечи, нет смысла гореть,

В конце ведь нам всем суждено умереть.

Пробежав глазами последнюю строчку, Зарина резко отпрянула. От стихотворения веяло отчаянием и грустью — эмоциями, так, на ее взгляд, не свойственными Алине. Эта тихая, добрая девушка, готовая в любой момент разрядить обстановку своей детской улыбкой, не могла написать такое. Но листок был явно из ее блокнота.

Надо, наверное, отдать ей стихотворение. Или…

— Все в порядке? — прозвучал мягкий голос за спиной Зарины. Девушка обернулась и наткнулась взглядом на не понятно откуда взявшуюся на третьем этаже Миранову. Из своего кабинета та обычно выползала лишь на время лекций или ВД. В остальное время учениками занималась Дарья. — Выглядишь весьма озадаченной.

— Да… Нет… Все нормально, — выдавила Зарина, поспешно пряча листок в карман и отвлекая внимание широкой улыбкой.

— Ладно, — дернула уголком сухих губ Миранова. — Захочешь, чтобы было отлично или как минимум хорошо, приходи. Так-то вход на второй этаж без сопровождения запрещен, но тебе как особенной ученице, — серые глаза загадочно блеснули, — я сделаю одолжение. Подумай, Зарина Крылова.

Она заговорщицки вздернула брови, а затем зашагала прочь по коридору. Проводив Миранову взглядом за угол, Зара невольно скривилась. Уж очень эти брови были похожи на мохнатых черных гусениц, один вид которых вызывал у Зарины тошноту.

Что она имела в виду, назвав меня особенной? Знает ли она про мой дар? Если да, то про какой из двух? Или, может, ей уже известно, что я из другого мир? Тогда дела обстоят намного хуже.

Зарина устало провела рукой по щеке. На ладони остались блестки-звездочки. Вытерев их о джинсы, она выудила из оттуда листок, собираясь еще раз прочитать стихотворение. И вдруг заметила на обороте слово страх. Зара поскребла его ногтем, хоть и понимала, что это не поможет буквам исчезнуть. Надписи, оставленные ее даром, всегда намертво въедались в бумагу. Вдруг буквы заискрились и прожгли лист насквозь. С досадой и яростью Зара сжала зубы, собираясь смять ненавистный кусок бумаги.

Так. Успокойся. Стих ни в чем не виноват.

Зарин вымученно вздохнула, затем терпеливо свернула листок, положила его в карман и постучала в дверь 317.

Аля легла на кровать, подложив руки под голову, и закрыла глаза. С тех пор, как Иру забрали, она часто проводила так свободное время — в тихом уединении в своей комнате. Она любила бывать одной. Можно было поразмышлять, помечтать, подумать над новой главой книги. Вот и сейчас она планировала расписать в голове пару следующих страниц. Но у нее ничего не выходило. Герои упорно отказывались подчиняться. Как она не пыталась их сдвинуть с места, проведя дальше по линии сюжета, те оставались на месте. Они расселись по лавочкам где-то в глубине ее сознания и выжидательно уставились на своего автора. Кажется, сейчас их — даже их — реальный мир интересовала больше выдуманного, не говоря уже о самой Алине.

Алина не могла писать, если в жизни происходил кавардак. А именно он сейчас и происходил. Попав в лагерь, поначалу она была лишь пассивным наблюдателем и чувствовала себя в своей тарелки. Она следила за людьми, который однажды могли бы послужить отличными прототипами ее персонажам. Но стоило трети смены пройти, как Аля поняла: она сама попала в водоворот сюжета. Она стала героем чьего-то романа, и ей на время пришлось забыть о своем.

Аля влюбилась в Алекса. Она знала, что это произошло, и она понимала почему. Алекс изначально показался ей похожим на одного из ее персонажей, на идеального парня, плода ее самых смелых фантазий. Уже тогда Аля почувствовала трепыхание бабочек в животе. Боясь быть обманутой ложными ожиданиями, она устроила на них охоту. Она ловила их сочком, отрывала им крылья, загоняла обратно в коконы. Но как она ни старалась, при виде Алекса эти бабочки все равно рвались наружу.

С одной стороны, она хотела их выпустить, ведь книги, которые она читала, и книги, которые она писала, только и делали, что говорили о любви. Але тоже хотелось ее почувствовать. Она мечтала о том, чтобы луч этого светлого чувства однажды коснулся и ее сердца. Порой ей казалось, что он его уже давно коснулся, что она уже кого-то любит, но только вот не знает кого. Она чувствовала, что внутри нее полыхает пожар и этот огонь настолько силен, что, не дай она ему выход, он вскоре сожжет ее дотла. Открывая все новую и новую книгу, она каждый раз подбрасывала в пламя дров, влюбляясь вместе с одними персонажами в других. Она впитывала в себя их эмоции, наполняя ими чашу своего сердца, и не заботилась о том, что может случиться, достигни они края. Перельются через него так, что она и не заметит? Ухнут в пустоту и растают? Избавят от лишнего груза или, наоборот, принесут невыносимую боль и пустоту? Она не знала, но и не хотела проверять. Лучше отдать эти чувства в хорошие руки, пока не поздно.

У Алекса, по ее меркам, они были очень даже хорошие. С таким красивым узором венок на запястье…

Аля перевернулась на бок и уставилась в стену. По ней тонкой лентой бежали муравьи. Девушка забыла убрать с тумбочки зефир, которым ее угостила Зара, и маленькие ищейки, похоже, это учуяли. Аля отстраненно провела по ним взглядом и снова закрыла глаза.

С другой стороны, стоит ли пытаться, если эти хорошие руки уже заняты? Какие бы чистые и прекрасные чувства ты в них ни вкладывала, все равно выронят, и самое дорогое, что у тебя есть, со свистом ухнет в никуда.

Вчера утром Алина думала признаться Алексу. Он заходил перед завтраком. Благо, к тому времени Аля уже успела собраться, надев наиболее свободную из своих рубашек. Девушка даже попыталась в тот день уложить волосы по-другому, забрав их в мальвинку, как любила ходить Зара. Но ее красновато-каштановые локоны были слишком непослушными для этой прически, поэтому пришлось заплести их в привычную косу.

— Алекс, — тихонько позвала она.

Парень поднял голову и вопросительно посмотрел на Алину. В руках он держал ее подвеску-якорь. Застежка погнулась, и он пытался помочь подруге ее починить.

— Спасибо, что вступился за меня, когда вы играли в «Правду или действие».